БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ

–  Это какой Алехин?

–  Русский гроссмейстер Александр Алехин, - ответил Тартаковер.

–  Это который в Петербурге… занял третье место?

–  Да. Именно он.

Господи, а я то ему ладью вперед!
– схватился за голову Ришар. Впрочем, его отчаяние длилось недолго: характер господина Ришара не позволял ему долго сокрушаться. Вскоре он уже ходил от одного столика к другому, и до Алехина доносились обрывки слов, высокомерно произносимых тем же трескучим голосом:

–  Да, гроссмейстеру Алехину… да, тому самому! Ладью вперед… И знаете, я выиграл все партии!

–  Что ж, с приездом, Саша!
– Тартаковер поднял бокал искрящегося вина, в хрустале промелькнул отблеск уличного фонаря. Друзья ушли из «Режанса», где внимание шахматных любителей становилось утомительным, и сидели теперь за столиком под навесом в одном из ближайших уютных кафе. Вечером здесь бывало сравнительно тихо; лишь изредка мимо проплывала целующаяся на ходу парочка или солидная семейная пара, спокойно и бесстрастно беседующая о своих домашних делах.

–  Ты молодец! Не каждому удается убежать от большевиков, - похвалил друга Тартаковер.

–  Как - убежать?!
– изумился Алехин.

–  Ножками, - усмехнулся Савелий и перебрал пальцами по столу, имитируя быстрый бег.

Алехин пожал плечами, вынул из бокового кармана большой потрепанный бумажник, очевидно, приспособленный для советских миллионных и миллиардных банкнот, и протянул Тартаковеру сложенную вдвое бумагу. Тот прочитал:

–  Советский паспорт… Разрешение выехать на международные турниры в Гаагу, Будапешт… Действителен на несколько лет.

Тартаковер долго и внимательно изучал документ, выданный неизвестной ему и, судя по сообщениям газет, жуткой властью.

«Нар-ком-ин-дел, - по складам прочитал Тартаковер.
– Карахан», - с трудом разобрал он подпись.
– Это кто такой?

Народный комиссар по иностранным делам, - разъяснил Алехин.
– Сокращенно: наркоминдел.

Забавные словечки попадаются у них в газетах, - улыбнулся Тартаковер.
– Я иногда читаю «Известия». Так сокращают, черт ногу сломает! Зам-нач-глав-упр-пром-снаб. Неплохо! А еще: зам-ком-помор-дел.

–  Это откуда ты взял?
– засмеялся Алехин.

–  Боголюбов сказал.

–  Ну, это уже из области анекдотов, - объяснил Алехин.

–  Что, так теперь и разговаривают в Москве?
– Тартаковера интересовало все, что можно было узнать о стране, в которой он родился.

–  Нет, только пишут. Хотя, конечно, многие слова входят и в речь. Большевики во все хотят внести свое, новое, даже в язык.

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем», - продекламировал Тартаковер «Интернационал».
– А что такое субботник?
– журналиста и остроумного публициста, его, понятно, интересовали и новые слова в родном языке.

–  Субботник?
– переспросил Алехин.
– Малоприятная вещь. Это когда тебя будят в пять утра, и гонят на мороз грузить дрова или убирать снег. Не обязательно в субботу. Чаще всего в воскресенье, в единственный день отдыха.

–  Я видел фотографию: Ленин грузит бревна на субботнике. Это правда?

–  Да. Он вообще старается ничем не отличаться от простых людей.

–  Пишут, что Ленин отлично играет в шахматы? И это верно?

– спросил Тартаковер.

–  Играет неплохо. Когда-то он даже играл по переписке с Хардиным. Но это было давно, в ссылке.

–  Я читал, он решил труднейший этюд Платова, - вспомнил Тартаковер.
– Помнишь: король же-три, слон е-семь, конь же-один. Пешки дэ-три и аш-пять. Черные: король е-три, пешки а-два, дэ-пять и аш-семь.

–  Знаю. Выигрывает слон эф-шесть, дэ-четыре, конь е-два, а-один, ферзь, конь цэ-один, - мысленно объяснил решение Алехин.
– «Красивая штучка!» - написал Ленин брату об этом этюде. И действительно, красивая!»

–  А сейчас он играет в шахматы?
– поинтересовался Тартаковер.

–  Что ты! Разве ему теперь до шахмат!

–  Очень плохо в Москве?

–  Ужас! Ты себе представить не можешь! Голод. Сто граммов черного хлеба в день - это уже пир. Шахматными досками «буржуйки» топят. Полированные короли трещат в огне.

Подошел официант. Тартаковер заказал себе омлет, кофе. Алехин решил было ничего больше не заказывать, но выпитое вино вызвало аппетит.

–  Тоже омлет, - против собственной воли произнес он.

С минуту собеседники молчали, наслаждаясь теплым вечером, видом красивой, ярко освещенной улицы. Потом Тартаковер сказал:

–  Тебя нужно поздравить! Ты выиграл турнир в Москве. Первый советский чемпион.

–  Если бы ты только знал, что это был за турнир, - покачал головой Алехин.
– В холоде, голодные играли.

–  С пустым животом в цейтноте - это действительно трудно, - усмехнулся Тартаковер.
– «Съел коня» - В таком турнире звучит как издевательство.

–  Коня! Если бы можно было найти коня! Ну ладно, что мы все обо мне!
– махнул рукой Алехин.
– Как ты-то? Как устроился?

–  Ничего, - неопределенно протянул Тартаковер.

–  Ты женат?

–  Зачем? В Париже-то!

–  Ты будешь играть в Гааге?

–  Я обязан играть в каждом турнире, куда меня приглашают, - ответил Тартаковер.
– У шахматистов ведь нет акций, не с чего стричь купоны.

–  А что это за новое течение вы провозгласили в шахматах?
– Что-то в тоне ответа коллеги подсказало Алехину, что больше не следует расспрашивать оего жизни и лучше переменить тему разговора.
– Ты, Рети, Брейер.

–  Ультрамодернизм, - ответил Тартаковер.

–  Это что-то из области живописи.

–  Почему?
– развел руками Тартаковер.
– Как раз подходит и к шахматам. Нельзя стоять на месте, сто лет жить законами Стейница. Жизнь идет вперед, нужны новые формы.

–  И что за формы? Фианкеттирование слонов. Фигурами против пешек.

–  Хотя бы!

–  Но это же не ново!
– воскликнул Алехин.
– Это еще встречалось в партиях Чигорина.

–  Ничто не ново под луной, - протянул Тартаковер.
– Искусство состоит в том, чтобы по-новому пересказать старое. Мы и тебя считаем апостолом ультрамодернизма.