Белые ночи

И звуки сразу замолкли. Тут-то старшина окончательно понял, что обмишурился, и лицо его стало кумачовым. Сначала он ругнул ни в чем не повинную пигалицу, затем обрушился на самого себя: «Эх, старый дуралей! Уж и птиц перестал различать!» Впрочем, сетовал он напрасно. В чем — в чем, а уж в птичьих голосах Опанас разбирался как никто другой. Сам умел подражать любой птахе и даже заливался соловьем. Но на этот раз он забылся: невеселые мысли о Джигангире и Саше были тому причиной.

Миновали надломленную сосенку. На болоте стали попадаться камыши. Под ногами захлюпала вода.

«Начинается топь», — заключил старшина. Сейчас он шел очень осторожно. Ни тихий шорох, ни малейший писк не ускользали от его внимания. Как ни бранил он пигалицу, но был ей благодарен за то, что она помогла ему собраться.

Прошли еще немного. Заросли камыша сменились чахоточными ольхами. Почва под ногами обрела прежнюю прочность. Это порадовало Измаилджана. «Говорили: болото, болото… На поверку — никакого болота», — думал он.

Затем стали попадаться ивы. Радость Измаилджана росла. Опанас же, напротив, двигался с еще большей осторожностью. Каждый кустик, каждая кочка, даже цвет мха привлекали его внимание.

Опанас — детина рослый и крепкий, но ступал он удивительно легко. Мшистая почва под ним едва успевала прогибаться.

— Смотри в оба, — предупредил Опанас Измаилджана, — ива и ольха растут в топких местах. Они влагу любят. А если впереди осина, шагай смело, Она сушь выбирает.

Время от времени старшина останавливался, чтобы проверить направление, и только в случае крайней необходимости ронял два-три слова. Его обычно приветливое лицо сейчас было мрачным, сосредоточенным. В голове крутились неотвязные, как мошкара, мысли о Саше и Джигангире. Где они? Что с ними? Может, ждут помощи?

Да и как Опанасу не беспокоиться о Джигангире: ведь он привязался к нему, как к родному. И в комсомол его рекомендовал.

А Джигангир делился с Опанасом своей мечтой.

— Дядя Опанас, вот кончится война, буду учиться на химика, — говорил он. — Новые элементы открою, как Менделеев. Хочу стать таким же большим ученым, как он.

— Добро, добро, Джигангир, — отвечал Опанас, гладя его по голове. — Вот прогоним фашистов, все в колею войдет. Жизнь станет лучше, чем до войны. Разрушенные города восстановим, новые построим. Сколько понадобится стране ученых!

Опанас знал, что капитан Разумов не менее его любит Джигангира и даже думает усыновить его. Если Джигангир не вернется, какими глазами взглянет старшина на капитана? Что ему ответит?

И Саша Володаров дорог был Опанасу, как младший брат. Недавно он дал ему рекомендацию для вступления в партию. Саша не раз делил с ним и радость, и горе, показывал письма и фотографии, присланные Наташей из Ленинграда.

— Очень серьезная дивчина, деловитая, — выражал старшина свое одобрение и советовал Саше связи с ней не порывать.

Так вот и жил с ними, молодыми, утешая их и обнадеживая. А теперь? Неужели Саша Володаров не вернется в любимый Ленинград, а Джигангир не станет химиком?

Погруженный в думы, Опанас шагал все быстрей и быстрей. Еще недавно Измаилджан дрожал от холода, а сейчас по его смуглым скулам стекали струйки пота. И все же, уроженец Узбекистана, он легче переносил жару, чем холод. Торопливо шагая за старшиной, в мечтах он уносился в свою далекую Фергану.

Он вспомнил, как собирал виноград, пил зеленый чай из пиалы, переходившей из рук в руки, ел крепко поперченный, обжигающий горло плов, упражнялся в джигитовке. Ему вспомнились и темные, как чернослив, глаза дочери соседа — Саламатхан, не раз выглядывавшей из-за глиняного забора. Интересно, где она сейчас, что с ней?

На унылой поверхности болота все чаще попадались окна, похожие на желтые озерца. Стало еще больше пущиц. Опанас поглядывал на них, как на змей, готовых вонзить свои жала. Не к добру появление этих окон и белых пушиц. Внезапно Опанас услышал сзади хриплые звуки. Он быстро обернулся. Нзмаилджан, провалившись по колено в холодную жижу, пытался выбраться, но болото не отпускало. «Эх!» — вырвалось у Опанаса, и он поспешил на помощь. Не успел он пробежать пятнадцати-двадцати шагов, как Нзмаилджан погрузился еще глубже.

Сначала Нзмаилджан не особенно испугался и только бранился. Но чем больше засасывало его, тем сильней забирал страх. Он чуть было не закричал, но вовремя сдержался, вспомнив, что здесь, во вражеском тылу, этим он может погубить своих товарищей и сорвать ответственное задание. Даже Опанаса не решился позвать на помощь.

— Стой, не шевелись! — произнес Опанас. Он протянул руки, но вытащить Измаилджана не смог — сам стал погружаться в топь. Тогда, отпрянув в сторону, он начал быстро срезать ветки и класть их рядом с Измаилджаном. Но и это не помогало: настил из веток не мог выдержать тяжелого старшину.

Тем временем со своим отрядом подоспел Кауров.

Нечего было расспрашивать, что произошло. Положение погрузившегося по пояс Измаилджана было ясно без слов.

— За мной!

Чиж и Лунов побежали за Кауровым. В это время Измаилджан почувствовал себя хуже.

— Опанас ака [3] … — позвал он.

Опанас заметил, что Измаилджан в кровь искусал губы.

— Потерпи немного, сейчас вернутся. Не бросим тебя.

Прошло пять, десять и, наконец, пятнадцать минут. Страшно долго тянулось время. А Кауров все еще не возвращался. Ветки под Опанасом продолжали погружаться. Вода уже по щиколотки. Болела поясница, подгибались колени, но он крепко держал Измаилджана за руку.

3

Дядя (по-узбекски)

— Товарищ старшина! А вдруг нас не найдут? — прошептал Измаилджан. Голос его дрожал.

Тот, кто-в жестоких боях спорил со смертью, сейчас был совершенно бессилен. Представить только, твой друг умирает медленной смертью, в полном сознании. Измаилджану казалось, что у него отнялась нижняя половина тела. Еще немного — и мертвый холод скует всю грудь, вода дойдет до шеи, подбородка, а сознание будет по-прежнему ясным. До самой последней минуты, цепенея от ужаса, он будет чувствовать, как эта коварная топь с диким злорадством высасывает из него жизнь.

— Найдут, непременно найдут, — утешал Оианас. Но его слова плохо доходили до сознания Измаилджана. Он то впадал в забытье, то принимался шептать что-то. Товарищи все еще не возвращались. Опанас встревожился. Неужели он даст погибнуть другу? Бывалый солдат старался не выдать своей тревоги, не смотреть в глаза Измаилджану.

Было удивительно, как до сих пор Измаилджан не огласил болото истошным криком.

Кауров и Лунов, оба перепачканные, появились с длинным бревном на плечах, когда Измаилджан и Опанас уже оцепенели.