Белые одежды

Федор Иванович взглянул на датчанина.

— Доктор Мадсен…

— Пожалуйста! Вы хотите на лыжи? Я буду приветствовать… Федор Иванович, — датчанин посмотрел на обоих. — Я тоже люблю лыжи. Сам я завтра буду гулять. Посмотрю ваш город.

— Решено, — сказал Федор Иванович тренеру. И тот, подняв палку, окинув обоих веселым подмечающим взглядом, унесся на лыжах по аллее.

— В девять! — крикнул на ходу. — Без рюкзаков!

Проводив его взглядом, датчанин с вопросом посмотрел на своего спутника.

— Позволте считать, Федор Иванович, что теперь и я получил подлинное ваше удостоверение личности.

— Только вам следует сейчас же мое имя забыть. И никогда, нигде, ни при какой ситуации не вспоминать.

— Я уже все забыл. Моментално. Но вы… Иван Ильич, имели возможность видеть. Допустим, я даже не знал в лицо доктора Стригалова. Этот лыжник вас выдал с головой. Опасное занятие водить таракана за усы. Когда я поеду в Москву, я скажу эти слова академику Рядно. Иван Ильич, я наблюдательный человек. Мне кажется, встреча с этим маленьким лыжником принесла вам заботу…

Он угадал. По лицу Федора Ивановича словно провела рукой судьба. Его сотрясало, укладываясь в нем, неожиданное, беспощадное решение. Снег идет! Если будет так валить весь день, надо бечь. Бечь сегодня… Пока валит снег.

— Это наш тренер по лыжам, какая тут может быть забота! — сказал он, вдруг повеселев.

«Да, да. Сегодня, после обеда. Катапультируюсь!..»

— Иван Ильич… Вы мне обещали показать гибрид…

— Да, обещал. Тогда давайте повернем назад. Он у меня дома.

Почти бегом они зашагали к городку. Как заговорщики, стремительно взбежали по каменным ступеням. Федор Иванович отпер свою комнату. Мадсен вошел и стал озираться, задумался.

— Иван Ильич, мне нравится это прибежище… В такой обстановке обман не живет… Вы можете не слушать, это бредни идеалиста. Я вижу, здесь у вас термостат… — он указал на ящик, прислоненный к оконному стеклу.

— Холодильник, — поправил его Федор Иванович.

— Замечательное оборудование, — серьезным тоном сказал датчанин. — Я вижу, здесь два термометра. Это правилно. Теперь я совсем поверил. В науке важно не новое оборудование, а новая идея. А что это такое?.. — он взял с подоконника плоскую картонную коробку, о которой Федор Иванович уже забыл. — Это конфеты? О-о, это потрясающая вещь! — Мадсен открыл крышку. — Это театралный грим! — он приумолк, не сводя глаз с коробки. — Вы знаете, есть вещи, которые умеют в нужный момент попадать под руку. Вам приходилось слышать голос вещей? Я себе тоже куплю такую коробку…

— Возьмите ее от меня на память.

— О, я охотно беру, спасибо! Иван Ильич! Какое великое напоминающее значение может иметь подобный сувенир…

— Мне эту коробку тоже подарили. С таким же значением.

— Это должно было произойти. У этой коробки всегда была специалная рол.

— Я бы не отдал ее вам, но у меня назревает особая ситуация, в которой это будет лишняя вещь.

— Вы искажаете действителность. Я полагаю по-другому: пришло время мне встретиться с загадочные человеком, носящим имя моего друга, и коробка дождалась своего выхода на сцену.

— Давайте лучше к делу. Вот… — Федор Иванович достал из ящика, прислоненного к окну, клетчатый носок, в котором лежали клубни, переданные Свешниковым. — Это полиплоид. Клубни — это недостаточно убедительно. Надо прорастить, сделать цитологический анализ, сравнить… Нужна неделя работы.

— О, я вижу цвет и расположение глазков. Это «Контумакс»! И это настоящий полиплоид! Этот один клубень вы во что бы то ни стало подарите мне. Я буду анализировать дома.

Федор Иванович взял клубень из его руки и положил обратно в носок.

— У вас есть фото. Теперь у вас будет еще уверенность — вы видели этот полиплоид.

— Вы меня разочаровали…

— А вот ягоды, — сказал Федор Иванович. — Это тот самый гибрид. Сенсационный.

— Феноменално, — Мадсен держал в пальцах ягоду, осторожно поворачивал. — Почему около него нет охраны?

— Тоже, видите, сухие… Если бы приехали весной или летом, я показал бы вам то, что вырастет из семян.

— Я приеду летом! Но лучше, если вы дадите мне несколко семян.

— Это не принадлежит мне. Я только хранитель.

— Я знаю, у вас все принадлежит государству. Государство знает про этот гибрид?

— Оно ничего об этом не знает.

— Но академик Посошков отчетливо заявил…

— А автор, Иван Ильич Стригалев, тоже отчетливо заявил доктору Мадсену, что гибрида нет. И академик Рядно говорил…

— Я помню, были такие… авторитетные заявления. Тогда я согласен. Гибрида нет. Значит, это фикция. И вы можете безопасно дать мне семена этого подозрителного… даже несуществующего растения. Я буду их проращивать с максимумом внимания. Я торжественно обещаю сохранить приоритет доктора Стригалова. Я даю вам сейчас расписку.

— Не могу, — Федор Иванович слабо улыбнулся и положил все три ягоды в специальное отделение ящика. — Семена эти — большая ценность, а я, по сравнению с нею, маленький человек. Не имею права распоряжаться.

— Но государство не желает видеть такой картофел! Он получен реакционным методом, враждебным социализму, — Мадсен говорил это серьезным тоном.

— Пойдемте, — Федор Иванович открыл дверь, — Пойдемте, а то нас будут ждать в учхозе.

Когда они вышли наружу под мягко падающий снег, когда уже тронулись к парку, Федор Иванович сказал:

— Доктор Мадсен, государство — общее понятие. Все, кто у нас ест картошку, всем этот гибрид и принадлежит.

— А кто ест и отказывается от нового сорта. Официално…

— Кто официально отказывается, того завтра не будет.

Они остановились. Два мира стояли лицом к лицу и не понимали друг друга. Федор Иванович был ревнивым критиком своего мира, не то, что Саул или Рядно. И Мадсен был далеко не апологетом своих порядков и, конечно, не Рокфеллером. Даже с интересом поглядывал в нашу сторону. Но ни то, ни это не помогало. Правда, со стороны Федора Ивановича слабый проблеск понимания все-таки был. Он мог бы даже поделиться семенами. Но его студенческие познания из области политической экономии говорили ему, что там этот гибрид немедленно станет предметом торговли и даже спекуляции. А с ним, с гибридом, связано столько бессмысленных, дурацких потерь. Бессмысленные потери, которых могло не быть, причиняют особенную боль, и то, что добыто и сохранено такой бессмысленно дорогой ценой, нельзя выбрасывать на прилавок, где идет торг… Да и датчанин не посмел бы шутить, если бы знал все, чего иностранцу ни в коем случае знать нельзя. Так что теоретическая возможность понимания оставалась. Но Мадсен никогда всего не узнает. Не узнает даже от того, с кем его связывает «астральный шнур». Потому что валун, лежащий в степи, не выдает своих тайн. Он может только настороженно смотреть.

— VIII —

Было три часа. День уже начал мутнеть. Сверху, из грустной мглы, все также медленно, строго вертикально опускался белый, влажный, отяжелевший пух. Природа подтверждала решение Федора Ивановича. Войдя в свою комнату, он зажег свет, снял полушубок, встряхнул его и, сразу же застегнув на все пуговицы, бросил получившееся вальковатое туловище на постель. Достал из шкафа рюкзак, вывалил из него уже ненужные кирпичи и ногой задвинул их под койку. Потом опустил в рюкзак застегнутый полушубок воротником вниз. Сунул туда обе руки и втянул внутрь толстый воротник, чтобы образовалось теплое меховое дно. Сверху уложил две сорочки. Движения его были резки и точны. Несмотря на то, что через час его ждала фантастическая дорога, по которой никто на его памяти еще не ходил, несмотря на это, он действовал словно по заученному четкому расписанию, как действуют по тревоге пожарные.