Белые снега

Это сравнение вызвало оживление.

— Они берут пушнину за самую низкую цену, обворовывая людей. Вот ты, — обратился Драбкин к сидящему напротив на китовом позвонке, — сколько плиток чаю давал Миша за песцовую шкуру!

— Пять, а то и шесть, — ответил охотник, — и еще чарку огненной воды подносил.

— А настоящая цена за песца — это сорок плиток чаю!

— Какомэй! — возглас удивления разнесся по яранге.

— Как складно врет!

— Никто так не станет торговать!

— И зачем столько чаю?

— Дайте дослушать, — крикнул Рэнтыле.

— К тому же огненная вода расслабляет человека и затуманивает разум. А такого человека легче обмануть…

— Выходит, он был обманщик, этот Черненко, — заметил кто-то.

— И еще: он незаконно копал денежный металл, — строго сказал Драбкин, — а это серьезное преступление против нашей новой власти.

— Скажи нам, — попросил Рэнтыле, — почему он так боится тебя?

— Потому что всякий вор боится честных людей, — ответил Драбкин. — А глазное — он понимает, что большинство народа за справедливость и честную жизнь, за честную торговлю. Нынче на Чукотку пришла новая власть, власть бедных людей. А вы должны выбрать родовой Совет. Вот что говорится об этом Совете…

Драбкин зачитал на чукотском языке обращение Камчатского губревкома.

— Глядите, глядите, — это он по следам идет! — закричала женщина.

— По каким следам? — заволновались собравшиеся.

— Что-то белое нюхает…

— Это такая тонкая кожа, на которой человечья речь оставляет следы, а потом белый человек нюхает ее и снова вылавливает эти следы…

— Пусть покажет нам эту бумагу! — закричало сразу несколько голосов.

— Я вам дам потрогать бумагу, — пообещал Драбкин, — только дайте договорить.

Вес притихли, с нетерпением ожидая, когда он дочитает.

Потом бумага пошла по рядам.

— Какомэй! Тоненькая!

— Однако дождя она не выдержит…

— Как птицы наследили на песке…

— Опэ, что ты делаешь? Надорвал уголок!

— Да я только прочность хотел проверить, — виновато буркнул огромный детина в выворотной кухлянке из неблюя.

— В Улаке и Нуукэне уже учатся грамоте, — сообщил Драбкин, аккуратно складывая листок бумаги. — Выбирайте Совет, а на следующий год мы пришлем вам учителя.

— Обязательно бедного выбирать? — спросил Рэнтыле.

— Конечно, — ответил Драбкин. — Чтобы он понимал бедных людей, знал их нужды…

— У нас есть такой человек, но, боюсь, он не подойдет как глава Совета, — высказал сомнения Рэнтыле.

— Почему?

— Он глухой и безногий. — Но зато очень бедный! Беднее его, наверное, не найдешь на нашей земле. У него даже нет настоящей яранги. Вырыл яму в земле, воткнул китовые кости и покрыл их обрывками кожи. Словно зверь в норе живет с женой и пятью детьми… Очень жалко его…

После долгих споров было решено выбрать в родовой Совет троих. Главой Совета избрали Рэнтыле, как человека, который пользовался уважением в селе.

— Вам надо подумать о том, чтобы вельботы и байдары стали общей собственностью, — сказал новому председателю Совета Драбкин. — И распределять добычу надо, сообразуясь с нуждами человека. Это позор для вашего селения, что Выквынто живет в земляной норе.

— Это верно, — согласился Рэнтыле. — И по нашим древним законам такого не должно быть. Здоровые должны заботиться о бедных и больных.

Прощаясь с Драбкиным, Рэнтыле что-то долго бормотал про себя, пока не решился попросить вслух:

— Пусть в нашем селении останется бумага!

— Какая бумага? — не понял сначала Драбкин.

— Где про Совет написано.

— Кто же будет ее читать у вас? Даже Черненко и тот неграмотный! — удивился Драбкин.

— Пусть просто так лежит. Будем смотреть на нее и думать о новой жизни. Как амулет будет.

— Хорошо, — важно сказал милиционер. — Я вам оставлю обращение Камчатского губревкома, но не как амулет, а как политический документ.

Принимая густо исписанный лист бумаги, Рэнтыле взволнованно сказал:

— Я буду хранить эту бумагу в берестяной коробке и очень беречь буду!

* * *

На обратном пути Драбкина и Каляча встречали как старых знакомых. Советы уже начали работу. В крошечных селениях, в небольших становищах, всюду только и было разговору о новой жизни, которая придет вместе с железным пароходом, когда с берега отступят льды.

Снег стал рыхлый. Выезжать приходилось на восходе солнца, пока наст был еще крепким и держал груженую нарту.

На морском льду попадались лужи с пресной водой. В иных местах лед протаял насквозь до самого моря, и вода уходила в черные воронки, закручиваясь и бурля.

Стояла тихая солнечная погода.

Нет-нет да и вспоминал каюр отдаленное селение. Он осуждал милиционера за жестокость с Черненко.

— Нехорошо отнимать у человека то, что ему принадлежит.

— А если он украл?

— Выторговал, не украл.

— Его торговля — это настоящее воровство!

— Воруют, когда тайком берут. А он не брал тайком, люди сами отдавали ему шкурки, — возразил Каляч, защищая самого себя, своих родичей, которые поступали так же. Он-то знал, что настоящие торговцы именно так и делают, берут по дешевке и стараются продать подороже, иначе исчезал смысл этого занятия. До встречи с Драбкиным Каляч никогда не видел, чтобы торговали так щедро, как милиционер. Жаль, товаров у него маловато. Правда, Драбкин уверял, что летом придет большой пароход и привезет множество разных товаров и деревянных домиков для школ.

— Тогда это не воровство, а грабеж! — продолжал убеждать Драбкин.

Грабеж… Говорят, были в старину разбойники и на Чукотке. Один из них жил недалеко от Кытрына, и звали его Троочгын. В темные зимние ночи подкарауливал он путников, заводил к себе в ярангу и обирал чуть ли не догола. Все его боялись и старались объезжать место его обитания стороной.

Конечно, если на Чукотке теперь будут торговать как Драбкин, по справедливости распределять добычу, время таких, как Каляч, Омрылькст и Миша Черненко, кончится. Верно чуяли американские торговцы — Кариентер и Томсон, которые еще три года назад уехали к себе, бросив на чукотском берегу свои деревянные домики, а Карпентер оставил в Кэнискуне даже большой склад из волнистого железа, в котором теперь кэнискунцы в ненастную погоду держали собак. Время тех, кто выделялся умением: копить богатство и повелевать людьми, кончилось. Что Кмоль, что Каляч — теперь в Улаке все равны. Даже Панана и та стала вровень с Калячом и может безнаказанно говорить вслух обидные слова…

Чем ближе к Улаку, тем беспокойнее становилось на душе Каляча. Он представлял, с какой насмешкой будет на него смотреть шаман Млеткын, сам Омрылькот, Вамче и другие, кто ожидает его возвращения в одиночку.

Но что же делать? Как выполнить слово, данное Омрылькоту? Нельзя же вот так запросто застрелить человека. Драбкин здоров, как морж, силен, за всю дорогу у него не было даже насморка. В жаркие дни, где-нибудь на прогалине, милиционер раздевался донага и обтирался снегом. Под волосатыми руками перекатывались крепкие мышцы, а на левой икре белел шрам.