Белые волки Перуна

– Скажу сразу, боярин Ладомир, зачем звал - быть тебе на радимицких землях наместником вместо боярина Куцая.

Не то чтобы дар речи потерял Ладомир, но в некоторое замешательство впал. В наместники князь до сих пор определял самых верных, не беря в расчёт заслуги. А боярин Ладомир в княжьих ближниках вроде бы не числился. Неужели волхвы Перуна отхлопотали новое место Плешанскому воеводе? Но, по слухам, кудесник Вадим в раздоре с Великим князем и в тереме его не бывает.

– Это честь для меня, - произнес Ладомир обычные в таких случаях слова.

Владимир поднялся со своего заморского седалища и прошелся по сверкающему полу. Сапоги у князя были червлёные. Ладомир вдруг вспомнил, как спрашивал Милаву о княжьих сапогах у сожжённой Збыславовой усадьбы, и усмехнулся в усы.

– Чему улыбаешься?

– Прошлое вспомнил, - сказал Ладомир.
– Как шёл босым жечь боярскую усадьбу и думал о таких же, как у тебя, сапогах, князь.

Владимир засмеялся, смех метнулся было под высокий свод, а потом порхнул в отворённое оконце и пропал, как и не было его.

– Чем княжество удержать, воевода, если каждый удел норовит сыграть в свою дуду?
– князь стремительно обвернулся и глянул на собеседника синими холодноватыми глазами.

– Силой, - отозвался воевода.

– А кроме силы, на которую всегда найдётся другая сила?

– Обычаем, выгодой, разумным управлением. Не брать сверх меры с чёрного люда, тогда и беспокойная старшина не колыхнёт их к бунту.

– И всё?

– А что ещё?
– удивился Ладомир.

– А боги?

– Так славянские боги всегда с нами, - пожал плечами Ладомир.
– Плохо только, что каждый стремиться на особицу своему богу поклониться, а иных прочих не чтит. Оттого и бывают раздоры.

– Как на радимицких землях?
– с нажимом спросил Владимир.

Зря, может быть, Ладомир упомянул про те раздоры, но уж если разговор пошёл откровенный, то с какой стати ему прятать свои мысли от князя.

– Волхвы Перуновы ущемили Велесовых печальников, поэтому и вышла замятня. Ну и ты князь взял лишние подати. Да и боярину Всеволоду захотелось походить в князьях, про это тоже сказать надо.

– На киевский стол сесть?

– Ну, нет, - усмехнулся Ладомир. – До киевского стола радимицкому соколу не долететь в любом случае - чужая старшина обломала бы ему крылья. А на землях своего племени покняжил бы.

– Не в обиду спрошу тебя, Ладомир, ты какую землю считаешь своей - древлянскую, новгородскую, полоцкую или, может быть, киевскую?

Ладомир на вопрос не обиделся, но в задумчивость впал. Древлянскую землю он не помнил вовсе, родовичи ушли из неё ещё до рождения Ладомира, а родился он среди радимичей, но и этой земли не помнил, а помнил землю Новгородскую, на которой вырос. Ну и земля Кривицкая ему не чужая - родил там детей и с местными семьями установил ряд, а с иными породнился.

– Не знаю, что тебе ответить князь, - развёл руками Ладомир.
– Если начнет всё расползаться, то не знаю, на какой кусок прыгать.

– То-то и оно, - неожиданно улыбнулся Владимир.
– В единстве сила, а порознь нас любой обидеть может. Те же степняки печенеги, что кружат у наших границ. Да и других охотников найдется немало.

– Слабых всегда бьют, - согласился Ладомир.

– Ты говоришь о дединых обычаях, - продолжал князь, - и другие твердят о том же. Но у нас нет таких обычаев, чтобы скрепляли племена, а в ходу обычаи с тех ещё времён, когда мы жили порознь. Сила решает далеко не всё, Ладомир. Князь может ослабеть, и тогда всё рухнет. Надо сделать так, чтобы везде были русичи, а не было бы кривичей, радимичей, вятичей, древлян, полян и славян новгородских. Вот тогда всё само будет держаться, даже если ослабеет князь.

– Этого трудно будет достичь, - покачал головой Ладомир.
– У каждого племени свои любимые боги, у каждого рода свои пращуры, каждый живёт только своим куском земли, и племенная старшина норовит держаться на особицу. В этой особице её права, идущие от дедов. А если все станут русичами, то радимичи захотят взять землю кривичей, а ты, князь, не будешь им в этом перечить, и прочие тоже захотят выбрать кус пожирнее, не считаясь с обычаем. Сломать ряд можно, князь Владимир, а вот новый выстроить, чтобы удовлетворить если не всех, то многих, это трудно. Нашей жизни не хватит.

– Всё равно когда-то придётся начинать, а иначе не устоять нам в этом мире. То радимичи поднимутся на Великого князя, то древляне, то вятичи, то новгородцы, а то и между собой воевать начнут. Это ведь и ранее бывало и сейчас есть, и впредь будет, если ничего не менять в мире. А менять нужно. Живое должно двигаться, старое отмирать, а новое нарастать.

Ладомира слова князя заставили призадуматься. Выходит, не только своеволие двигало Владимиром, когда он шёл вразрез с дедовскими обычаями. Была за Великим князем своя правда, которой ещё предстояло утвердиться на землях Руси. И какой будет эта правда, пока не знает никто, её ещё предстоит вырастить, но уже сейчас Ладомиру ясно, что взрастать она будет в муках и на крови. Наверное, таков удел всего нового, прихода которого ждут, но которое радует далеко не всех.

– За младшую жену Куцая хотел замолвить перед тобой слово, князь Владимир. Воевода Куцай, я думаю, не заслужил, чтобы его нарожденное пока чадо сгинуло в нищете и бесчестии.

– Куцай был женат на дочери Всеволода?
– проявил осведомлённость Владимир.

– А что с того?
– удивился Ладомир.
– Жёнка-то ни в чём не виновата.

Владимир некоторое время с интересом разглядывал воеводу, и в глазах его вспыхивали весёлые искорки:

– Помнится, в Полоцке ты тоже просил за чужого ребёнка, а потом я стороной узнал, что ребёнок тот от тебя рождён.

Ладомир засмеялся:

– Не всякому слуху можно верить, Великий князь. А что касается Куцаевой Забавы, то она непраздна уже более трёх месяцев.

– Ну, а коли женщина не твоя и ребёнок чужой, то зачем просишь за них?

Ладомир с удивлением глянул на Владимира:

– Если не я, воевода, и не ты, Великий князь, то кто тогда похлопочет о беззащитных? Уж если растить новую правду, то начинать следует с этого. Мир не может стоять без заботников, это я знаю по своему детству.

Владимир не то, чтобы смутился, но построжал лицом:

– О Куцаевой жене спору нет. Вели ей, чтобы пришла на моё подворье. Здесь и решим.

Князь взял с поставца золотую птичку и, повертев в руке, протянул воеводе:

– Узнаёшь? Грек Анкифий выкупил её у расторопного мечника и приподнес мне. Через десятки рук она прошла и вновь ко мне вернулась. Передай её Забаве, по ней моя челядь опознает женщину.

Ладомир вспомнил птичку, держал он её в руках на полоцком гостином дворе. Рогнеде, дочери князя Рогволда, она счастья не принесла, упорхнула из её рук во время кровавой усобицы. Впрочем, сама Рогнеда избежала участи отца и братьев и ныне пребывает в жёнах Великого князя если не в радости, то в чести.