Белые волки Перуна

– Садись с нами, - пожал плечами Яромир.
– Не объешь, поди.

Появление человека приободрило новгородцев - не такие уж пустынные здесь, выходит, места.

– Про город купец сказал тебе правду, боярин, и про великую реку тоже. Год только ныне выдался неудачный. В прошлые годы проходили по этой реке ладьи потяжелее твоей. Прошёл и драккар нурманский.

– Откуда нурманы в этих местах?

– А разве я сказал про нурманов?
– прищурился странник.
– Я помянул лишь драккар.

– Темно говоришь, - покачал головой Яромир.
– Разве драккары сами по себе плавают?

Странник ел варево неспеша, видимо прибыл не из голодного края, и с ответом не торопился - набивал себе цену. В небольших глазах его, если свет костров не обманывал Яромира, была усмешка.

– На нурманском драккаре ходил воевода Ладомир, - сказал Тыря.
– Про него, что ли, рассказываешь странник?

– Может и про него, - кивнул головой щербатый.

Чудилось в этом страннике что-то знакомое Яромиру, а вот где они прежде виделись, никак не мог вспомнить боярин.

– До города далеко?

– Рукой подать. Не успеешь веслом махнуть.

– Отмахались мы, - вздохнул Шостак.
– Сели на мель.

– Сходи до города на своей лодке, - попросил Яромир.
– Пусть пришлют подмогу, а я не останусь в долгу.

– Другому бы отказал, боярин, - щербатый отодвинул пустую посудину, - а тебе помогу.

Нечай с Шостаком проводили незнакомца до воды и оттолкнули лодку от берега. Блеснуло в темноте выбеленное весло, послышался тихий плеск, и через мгновение странник исчез, словно его и не было.

– Ходко погрёб, - сказал, возвращаясь к костру, Шостак.
– Сразу видно, что не в первый раз взялся за весло.

И без слов Шостака было ясно, что странник человек бывалый. Вот только никак не мог вспомнить Яромир, где же он мог видеть эту щербатую к улыбку.

– Бакуня, ведун Перуна, - подсказал Тыря. – Правой рукой был у кудесника Вадима. Крови на нём столько, что хоть на ладье плыви. Борода мне его мешала, потому и вспомнил не сразу. Раньше-то она была коротка и жидка, а ныне лежит на груди лопатой.

Имя Яромир вспомнил, щербатую усмешку тоже, а лик так и не сложился в памяти. Видно слишком был мал, когда этот человек ужом скользнул по его жизни.

– Из Новгорода он один ушёл из ближников Перуна, после того как их бунт на вечевой площади захлебнулся в крови, - продолжал Тыря. – Рыбой, говорят, обернулся и уплыл.

– А что же сейчас на лодке?
– не поверил Шостак.
– Рыбой бы и плыл?

– Ему в человеческом обличье удобнее. Прозвище-то ему дали недаром - красноречивее его попадаются редко, а рыбы, как известно, молчат.

Яромиру вспомнилась Плешь: мать Милава, красивая сильная женщина, и желтоволосый воевода Ладомир, про которого все кругом говорили, что Яромиру он отец. И даже звали малого Хабарова внука за это на Плеши рыжешерстным волчонком.

А в доме воеводы всегда были рады Яромиру - это почему-то особенно запало в память. Первый раз на коня посадил его всё тот же Ладомир. И тяжёлый меч в руку вложил он же. А ещё глазами запомнился воевода - зелёными были у него глаза и к Яромиру добрыми.

По утру вновь вцепились в ладью, сорвали было с места, едва на плечах не вынесли, да опора оказалась жидковата - ушли ноги чуть не по колено в зыбун, и ладья осела ещё глубже. Тут уж не на шутку встревожился Яромир - стало ясно, что своими силами не уйти с зыбуна, а будет ли обещанная Бакуней подмога неведомо.

К полудню, собравшись с силами и кинув крепкие верёвки на ближайшие деревья, решили рвануть ладью ещё раз. И уже взялись за борта, когда новгородцев окликнул конный:

– Хабар, побереги силы, помощь идёт.

Давно Яромир не слышал этого голоса, но узнал сразу и даже вздрогнул от радости - Пересвет. Самый развесёлый из людей, среди которых прошло Яромирово детство. Пролетевшие годы отросли на лице Пересвета густой светлой бородкой, но так и не сумели притушить озорных огоньков в его разноцветных глазах. А следом за Пересветом сыпанули в воду люди по преимуществу молодые и насмешливые. Один такой детина с едва заметными усиками над верхней губой пристроился рядом с боярином и, крякнув селезнем, подсел под борт. На берегу схватились за верёвки, и ладья выскочила из зыбуна, как репа из грядки.

– Звездан, что ли?
– не поверил сам себе Яромир, оглядываясь на соседа.

– Владимир я, - засмеялся тот.
– А Звездан вон он, на верёвке.

Яромир почти не помнил своего младшего брата Владимира. Когда уходил с Плеши, было ему от силы четыре года, а ныне вон куда вымахал. Оглоблей не перешибёшь.

А Звездана Яромир признал, когда тот хлопнул его ладонью между лопаток. Здоров медведь, чуть не на полголовы перерос Хабара. И по ухваткам видно, что воин. Кого узнал Яромир, а кого и нет, хотя по именам вроде бы помнил всех. Но трудно было поверить, что из той мелкоты, которой он верховодил в Плеши, повырастают плещеистые задиры, которым не только река, но и море по колено. Ладомира не было, а из старших были Пересвет и вечно смурной Твердислав Гавран, которого минувшие годы изменили мало. Такой же худой и длинноногий и с теми же умными проницательными глазами. По малости лет Яромир его побаивался, а потом разобрался, что добрее Твердислава на этом свете нет человека.

– А гавранёнок твой жив, Твердислав, - не удержался Яромир.
– По-прежнему обитает на Плеши у Ладомира Хвата.

– Это что ещё за Хват?
– удивился Звездан, вспомнивший видимо гавранёнка.

– Младший брат Мечислава, ну и твой тоже, - пояснил Хабар.
– А Хватом его прозвали за то, что до жёнок охоч. За излишнее рвение князь Владимир изгнал его из Киева. Но с Хвата как с гуся вода, теперь он озорует на кривицких и ятвяжских землях.

Многих ещё вспомнили старых знакомцев и в Плеши, и в Новгороде, пока добрались верхом до места. Ладья пошла вперёд без Яромира. По словам Звездана, более ей ничего не грозило - далее чистая вода.

Пересвет особенно сокрушался по старому Рамодану, хотя глава самого шумного в Плеши рода своё пожил - век без малого.

– А мы Сновида потеряли, - грустно вздохнул Пересвет.
– Два года назад. И Летягу тоже. И ещё двадцать мечников. Вздумали тут с нами ратиться пришлые, но мы их превозмогли.

– Опасные места?

– Всяко бывает, - пожал плечами Пересвет.
– Мы тоже не остаёмся в долгу. А старый Хабар жив?

– Дед жив. Расхворался было по осени после смерти вечного своего недруга боярина Глота, но к весне поправился.