Белый, белый день...
Шрифт:
Корсаков встал из-за стола, прошелся по кабинету, остановился у окна. Москва с высоты четырнадцатого этажа была бесконечной, заваливающейся за горизонт, массой огней. От земли с ее непрерывной каруселью движущихся фар да тысяч освещенных окон. А выше к небу – подсветками красных сигнальных огней небоскребов, каких-то стадионов, шпилей…
Ему захотелось окунуться в это почти праздничное море людей, машин, реклам, афиш, – бесконечной многомиллионной круговерти.
Он налил себе немного виски, буквально на донышке, и жадно выпил. Ему показалось, будто жар окутал все его тело, он даже передернулся.
Быстро
Потом нашел, быстро набрал номер.
– Кафе «Пока есть время», – раздался мягкий женский голос.
– Можно попросить к телефону Катю.
На том конце трубки возникло короткое молчание, а потом – вопрос:
– А кто ее спрашивает?
– Один не очень молодой человек… – улыбнулся Корсаков.
– А-а, это вы! Я вас сразу… по голосу узнала!
– Точно узнали? Именно меня?
– Таких, как вы, – ни с кем не спутаешь, – серьезно, без заигрывания проговорила Катя.
– Значит, вы будете рады меня видеть? – спросил Сергей Александрович.
– Приезжайте сразу… Мне всего час остался… Ну, решайтесь! Отважный немолодой человек! А?..
– Еду! – выдохнул Сергей Александрович.
Он не помнил, как накинул пальто, на ходу попрощался с секретаршей, опрометью бросился к лифту, выскочил на улицу, бросил шоферу:
– На Покровку!
– Зачастили вы что-то на Покровку! – послышался тягучий, вечно недовольный голос старого его шофера Василия Спиридоновича – единственное, на что он обратил внимание за всю эту поездку.
Его старый шофер говорил медленно, а ездил быстро, умело, агрессивно, и через двадцать минут его «Вольво» остановилась около скромного кафе, над окнами которого горела неоновая надпись: «Пока есть время!»
…Ночью, провожая его, Катя осторожно поцеловала Сергея Александровича и тихо сказала:
– Спасибо… Уж и не верила, что в моей жизни такой… такой человек появится… Иди, иди спокойно. Не казни себя.
Корсаков обнял ее и вдруг подумал, что именно здесь, в этой маленькой однокомнатной квартире, рядом с этой удивительной, скромной и все понимающей женщиной, его настоящее место.
Но она осторожно разомкнула его руки, улыбнувшись, поцеловала его еще раз на прощанье и закрыла дверь.
…Дома было тихо, пусто и как-то холодно. Сергей Александрович хотел заглянуть к жене, но дверь в ее спальню была закрыта на ключ. На столе лежал клочок бумаги.
Корсаков взял его и сквозь неверный утренний свет прочитал: «Кобелина старая…»
Он усмехнулся, смял бумагу и сунул ее в карман.
Спал Корсаков глубоким, как в омуте, беспокойным сном.
Когда в семь часов он, как всегда, проснулся, то почувствовал тяжесть во всем теле. Болело сердце – как-то непривычно остро, пульсируя. То отпустит, то снова сожмет до острой боли…
«Да… Не в твоем возрасте уже такие эскапады», – подумалось Сергею Александровичу, и он потянулся за лекарством. Выпил его и некоторое время сидел, прислушиваясь к себе.
Боль словно отдалилась, ушла в глубь загрудины.
Ему хотелось снова лечь и пролежать целый день. В голове шумело, болел затылок.
Он принял еще два лекарства. И снова сидел, ожидая…
Корсаков понимал, что он не может расклеиться, уступить этой боли,
общей слабости…У него бывали такие состояния, и только сопротивление, умение взять себя в руки всегда спасало его… Во всяком случае – так ему всегда казалось.
Он встал, его шатнуло, но он преодолел себя. Натянул халат и через две минуты уже стоял под душем. Он делал его все сильнее. Пустил контрастный – горячий, холодный, снова горячий, снова холодный…
Ему показалось, что его тело напряглось, расправились мышцы… Он тер и тер себя самыми жесткими мочалками.
Только где-то в груди – неравномерно, но отчетливо – вспыхивала острая боль.
Он запел под душем, все громче и громче «Марш энтузиастов». Сергей Александрович заметил, что уже почти кричит во всю глотку.
«Небось Ольга проснется от моего пения».
Но когда он вышел в гостиную, там никого не было. Он подошел к двери жены – она была все так же заперта на ключ.
– Оля! Оля, ты спишь?
Дверь тут же открылась, словно там ждали.
– Что тебе от меня надо? – почти крикнула в лицо ему жена.
– Ну, слава богу! – развел руками Корсаков. – А то я уже испугался.
– Ты? Ты испугался? Не смеши меня, – уже кричала Ольга Никандровна. – Да тебе все равно – сдохни я! Сдохни твои дети! Внуки! Тебе на всех наплевать! На все и на всех… Что ты стоишь? Оделся, так и поезжай на работу! Только там тебе хорошо! Там тебе все угождают, носятся с тобой… По ночам ты тоже на работе? Да? Ну, не отводи глаза! Где ты был до четырех утра?!
– Засиделись… – буркнул Сергей Александрович и, резко повернувшись, пошел к двери. – А ты пей бром! Бром пей…
– Я – бром! А ты – виски. Алкоголик несчастный! – не осталась в долгу жена.
– А-а! Очень хорошо напомнила. – Корсаков налил себе виски и поднял его – в честь Ольги Никандровны. – За твое здоровье!
И выпил… под гневно-растерянным взглядом жены. Она вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала, словно заскулила.
– Поберег бы себя, Сереженька! С утра-то пить!
Корсаков подошел к ней, осторожно обнял ее и, бормоча какие-то ласковые слова, вдруг почувствовал на своих глазах слезы.
– Ничего, мать! Все будет хорошо! Мы еще поживем! Мы с тобой…
И он поцеловал ее в мягкую, уже дряблую, щеку. Взял ее лицо обеими руками и заглянул ей в глаза.
Сквозь муть слез заспанные глаза смотрели на него таким ласковым, таким глубоким взглядом, что он невольно зажмурился и только крепко-крепко прижал к себе ее большое, мягкое тело.
Около четырех часов дня в кабинет Корсакова осторожно постучался Яков Николаевич Блажнин.
Еще на утренней планерке Сергей Александрович заметил некую растерянность во взгляде своего первого заместителя.
– Ну что ты там скребешься? Заходи, смелее…
Яков Николаевич положил перед ним две маловажные бумаги, требующие корсаковской подписи. Но, получив их подписанными, остался сидеть на стуле.
– Что там… у тебя еще? – тише переспросил Корсаков.
Блажнин сидел, сбычившись, не поднимая глаз.
– Говори… Прямо!
Блажнин еще раз вздохнул и наконец произнес:
– Плохи мои дела… Сергей Александрович. – И добавил, не дожидаясь вопроса Корсакова: – В больницу ложусь. Надолго…