Белый царь – Иван Грозный. Книга 1

– Правда.

– Значит, ты пережил то же самое, что и мы.

– И почти вся Москва. Сейчас не время об этом думать. Сделаем дело, тогда и вспомним о родных, погубленных татарами, помянем их. Все! До завтра.

Князь Воротынский принял Ургина утром, 24 июня.

– Здравствуй, Алексей Дмитриевич. Думаю, ты явился ко мне утрясти вопросы по дружине.

– Доброго здравия, князь. Дружина готова. Я решил собрать в нее пятьдесят ратников, разбить их на пять отрядов. Сегодня после обеда запланировал смотр, а в ночь – начало перехода к селу Высокое.

– Однако же! – Воротынский улыбнулся. – Скор ты на дела, Алексей Дмитриевич.

– А чего время тянуть?

– Людей-то стоящих подобрал?

– За каждого в ответе.

– Это хорошо. Что от меня требуется?

– Кони. Лучше по два на брата.

– По два не выйдет, князь. Смогу дать только шестьдесят, но добрых.

– Их надо пригнать на луг за городом у Москвы-реки.

– Я отдам распоряжение. Оружие?

– Надо бы два десятка пищалей, порох да пули.

– Будут, – коротко ответил главный воевода. – Что еще?

– Харчей на неделю. В Высоком, надеюсь, нас будут кормить.

– Подвезут вместе с оружием.

– Еще грамоту. Иначе свои же остановят.

– Ты погоди немного, дьяк напишет. Сегодня же пошлем гонца, сообщим о твоем скором прибытии и о задании.

– Мне заехать в Тарусу?

– На твое усмотрение. Можешь сразу идти в село. Надо будет, то князь Одоевский вызовет тебя к себе или сам в Высокое приедет. Как пропустишь татар, не забудь предупредить о том Никиту Романовича. Это важно.

– Конечно, князь.

– Больше от меня ничего не требуется?

– Нет.

– Да хранит тебя Господь, Алексей Дмитриевич. Знаю, посылаю тебя и твоих людей на опасное дело, только сегодня, князь, иначе нельзя. Драться с татарами придется всем, от обозников до воевод.

– Я все понимаю, Михаил Иванович.

– Ну и хорошо. В названном месте в назначенное время ты получишь все обещанное. А мне в войска ехать надо.

– До встречи, Михаил Иванович.

Князь Ургин получил все необходимое, провел смотр дружины и в ночь с 24 на 25 июня повел ее к селу Высокое.

Переход занял неделю. Дружина могла бы пройти этот путь и быстрее. Она задержалась из-за того, что Алексей не желал попусту тратить время. Уже на марше он начал проводить учения, целью которых являлось налаживание взаимодействия отрядов в тех или иных ситуациях.

Однажды такое занятие чуть было не закончилось трагедией. Дозорные пограничной заставы заметили людей князя, приняли их за разведку татар и решили уничтожить. Сечи между своими едва удалось избежать. Помогла грамота. Князь прекратил учения, и 1 июля дружина подошла к селу Высокое.

Навстречу Ургину выехал станичный голова Ермолай Найденов в сопровождении десяти ратников. Он приветствовал гостя, ознакомился с грамотой Воротынского и доложил, что станица готова перейти в подчинение московского князя. Для размещения дружины был на скорую руку построен большой бревенчатый дом у реки. Князь остановился у станичного головы.

Вечером того же дня Ургин довел до Найденова задание, определенное главным воеводой.

Тот выслушал князя, покачал головой и сказал:

– Понятно, Алексей Дмитриевич. В ставке хотят обмануть Девлет-Гирея. Мы должны участвовать в этом. Вот только сумеем ли уйти от берега?

– Почему так говоришь, Ермолай?

– Татары, как мухи, пристанут – не отгонишь. Они вцепятся в нас крепко, попрут через реку живой волной, не отпустят, пока всех не изрубят.

– Так что ты предлагаешь? – Ургин внимательно посмотрел на станичного голову. – Пропустить татар без боя? Нарушить приказ главного воеводы? Или за свою жизнь печешься больше, чем за судьбу страны? Если так, то забирай-ка ты своих станичников и иди завтра же в лес вместе с бабами, детишками и скарбом. Там отсидитесь, пока другие будут за вас насмерть биться. Мешать не стану. Обойдусь без тебя и твоих людей.

– Зачем говоришь такие обидные слова, князь? – спросил Найденов.

– А разве ты не заслужил их?

– Я, князь, побольше тебя с татарами воюю, так что в трусости обвинять меня не надо! – повысил голос Найденов. – Я размышляю, а не предлагаю. Да, я не хочу, чтобы наши бабы остались вдовами, а дети сиротами. Но разве я сказал, что станица не выполнит приказ? Коли придется, то все поляжем на поле брани. Тебе бы не хаять меня, князь, а подумать, как хотя бы на малое время получить передышку в бою, чтобы успеть отойти. Положить людей – дело не хитрое. А вот чтобы и задание исполнить, и ратников сохранить, тут думать надо.

– Будет передышка, Ермолай. Я не намерен терять здесь дружину, как и твоих людей. А за обидные слова извини.

– И ты прости, князь, что выступил не по чину. О какой передышке ты говоришь?

– К нам из Калуги подойдут два струга с казаками. Я поначалу думал сразу ввести их в бой, а потом поразмыслил и изменил решение. В прямом сражении суда долго не продержатся, да и толку от них будет немного. К тому же река у переправы неширокая. Татары достанут струги горящими стрелами. Поэтому я решил ввести их в бой, когда надо будет отводить от берега наших людей. В подробности вдаваться не стану, ни к чему они тебе, но возможность отойти у нас будет.

– Это другое дело, князь. Скажи, на Москве известно, где сейчас находятся татары и какими путями идут к столице?

– Девлет-Гирей ведет свою стопятидесятитысячную орду сразу по всем тем направлениям, которые использовал и ранее. Он не прибегает к хитростям, идет напрямую, уверенный в том, что с ходу сомнет всю нашу оборону и возьмет Москву.

– Эка куда он хватил, собака шелудивая! – воскликнул Найденов. – Не много ли берет на себя этот Гирей?

– После прошлогоднего успеха он возомнил себя великим полководцем. Льстецы в Бахчисарае называют его вторым Батыем. Хан же хвалится, что он не второй, а единственный татарский царь, который навсегда покорит Русь.

– Ну-ну, поглядим. Как бы ему с голым задом не пришлось бежать в свой Крым, под юбки жен!

Ургин улыбнулся.

– Вот это другой разговор.

– А когда на Москве ждут появления хана?

– Где-то в двадцатых числах орда должна выйти к Оке. Но это если она и дальше будет идти так, как сейчас.

– Сто пятьдесят тысяч татар – это очень много, – задумчиво проговорил Найденов.

– Так то по слухам, Ермолай. Князь Воротынский говорил о ста двадцати тысячах, но опять-таки приблизительно.