Белый кот
Шрифт:
— Я ведь была счастлива, Кот, — прошептала Женя, сердито вытирая слезы. — И все вдруг рассыпалось… Оказывается, жизнь — что-то вроде дурацкого карточного домика. Достаточно неловкого движения — и все рушится… Все рушится!
Стало совсем плохо. Зря Женя об этом думала, и уж тем более зря она высказала это вслух.
Она еще будет счастливой. Возможно. Теперь Женя знала, что это слово «возможно» надо ставить в конце каждого предположения. Чтобы не сглазить…
Была ведь такая уверенность, что их с Панкратовым мир навсегда. До старости…
«Вот станем мы старыми, седенькими,
Панкратов только смеялся в ответ, и теперь Женя начала думать, что уже тогда он знал ответ — стареть Жене придется в гордом одиночестве. Без него…
И если бы она всегда добавляла «возможно», кто знает — может быть, теперь не было бы так больно со всем этим прощаться? Может быть, она подготовилась бы к этому, и теперь все казалось бы не таким катастрофическим?
Звонок в дверь Женя восприняла как руку помощи свыше. Еще немного — и все, происходящее с ней сейчас, показалось бы ей трагедией. Она уже не могла относиться к этому иронически, напоминая себе известное правило — «проявляйте иронию и жалость». Впрочем, с жалостью было все в порядке. Жалости было через край… К себе. К своему прошлому. К Панкратову… Даже к коту, который тоже оказался выброшенным из чьей-то жизни за ненадобностью. И от этого острого чувства становилось трудно дышать, а жить-то дальше — еще труднее… А ирония все не проявлялась.
Так что звонок прозвучал вовремя. Как раз в тот момент, когда Женя уже была готова отказаться от принятого решения — и в самом деле, может, Ольга права? И она действует глупо, впопыхах? Может, ей надо быть более осторожной и не действовать так, точно пытаешься убежать?
На пороге стояли Ольга и Люсинда.
— Ну, — поинтересовалась деловито Ольга, — ты подготовилась морально? Машина ждет…
— Надо быть мягче, — укоризненно зашептала Люсинда. — Ей и так тяжко, а ты как фельдфебель… Явилась тут на пороге с аксельбантами и давай командовать.
— Аксельбантов у меня нет, — огрызнулась Ольга. — И нечего нюни распускать… От твоих нюней жить еще тошнее становится… Решительность, буря и натиск — вот спасение для отчаявшейся души.
— Поэт ты наш, романтик немецкий, — умилилась Люсинда.
— А ты, как всегда, непоследовательна и сумбурна, — парировала Ольга. — Каким же образом я сочетаю в себе черты столь разные, как фельдфебельские и пиитические?
Женя последний Раз обвела взглядом квартиру — на секунду ей показалось, что это предательство — бросать эти стены, этот остров, наполненный ее дыханием, но тут же запретила себе об этом думать. «В конце концов, я тут и плакала четверо суток, — напомнила она себе. — И тетку голую в объятиях мужа увидела… Этого вполне достаточно, чтобы ни о чем не жалеть, покидая постылое место…»
И ответила решительно:
— Да, я готова… Пошли.
И шагнула за порог, прижимая к груди коробку с белым котом.
«Сейчас я останусь одна», — подумала Женя. Она стояла, глядя, как Люська и Ольга одеваются, и ей тоже хотелось уйти вместе с ними.
— Может, мы все-таки с тобой останемся? — спросила в очередной раз Ольга.
Женя отчаянно хотела закричать:
«Да!» — но она помотала головой отрицательно. И вообще, ее проблемы — это ее проблемы. Незачем вешать их на других. И так ей много чести. «В конце концов, ты ведь взрослая девочка, Женя Лескова. Очень взрослая…»— Женька, подумай…
— Олечка, а что думать? — улыбнулась Женя. — Я же не в чужой дом пришла… В свой. Я жила в этой квартире до встречи с Панкратовым. Все просто возвращается на круги своя…
Она погладила кота и сказала:
— Я не одна.
— Кот — это кот, — нахмурилась Люська. — У котов собственная личная жизнь. И нечего им навязывать себя, любимую… Вдруг ему жениться захочется?
— Неправда, коты вернее собак… И жену мы тоже возьмем, если у него возникнет такая идея.
— Это спорный тезис… Коты совсем не вернее. Может, они вернее мужей, это да. Но не собак. А кот у тебя персидский, и никто тебе в дом свою персидскую кошку так запросто не отдаст.
— Люська, ты нарочно затеяла этот разговор! Чтобы потом оказалось, что уходить поздно. И ты останешься, втайне восхищаясь своей самоотверженностью…
— А тебе что, жалко? Какая ты, право… Надо поощрять в людях жажду самоотвержения, это сейчас редкость. А ты губишь на корню.
— Нет, не жалко, — вздохнула Женя, чмокнув подругу в щеку. — И я очень тебе благодарна… Просто из вас троих я самая слабенькая… И несамостоятельная. Пора с этим кончать. Надо становиться на обе ноги. И подставлять физиономию встречному ветру. Так что гуд бай, мои дорогие.
Они еще пытались с ней спорить, доказывая, что самостоятельность и ей присуща и она не права. Люська даже что-то проворчала про «оскверненную» квартиру, присоветовала сначала позвать батюшку из ближайшего храма, освятить ее, изгнать порочное, бесовское дыхание, а уж потом заселяться. Но Женя была непреклонна.
Когда дверь за ними закрылась, Женя обняла кота, который тоже чувствовал себя неуютно, и прошептала:
— Ну, вот тебе и еще один приют… Надеюсь, этот последний…
И тут же вздрогнула. Уж очень мрачно это прозвучало.
— Последний…
За окном, как назло, поднялся ветер. Женя подошла к окну, чтобы поплотнее закрыть форточку, и некоторое время наблюдала, как начинается вьюга — белые призрачные ангелы вьюги уже носились над землей…
— Хорошо, что мы с тобой в теплой и уютной квартирке, Кот, — сказала Женя. — Представляешь, каково бы нам было сейчас на улице?
Она включила газ под чайником, потом подумала и включила радио. Теперь в ее «оскверненной» квартире стало и в самом деле уютно.
Кот тоже успокоился, после того как получил законную порцию «Ройял Канина» и устроился у Жени на коленях.
Она задумчиво перебирала его шерстку, потом причесала, чем вызвала его недовольство.
— Иначе у тебя заведутся колтуны, — строго сказала Женя. Но кот ей не поверил. Дело было не в колтунах. В том, что ей, Жене, надо чем-то занять себя, чтобы смириться с новой фазой бытия. А для этого нужно сделать энное количество заурядных движений, чтобы мысли притихли, прекратили броуново движение и дали возможность немного отдохнуть от себя и привыкнуть.