Белый кролик, красный волк

Папа взял меня в оборот.

Я быстро шевелю мозгами, пока она смотрит не на меня, а в пол. Нельзя заставлять ее чувствовать себя загнанной в угол. Иначе она решит не рисковать, вернется к тому, что ей известно лучше всего: к своей семье. Я бы так и поступил.

Дай ей выбор.

— Как я понимаю, — осторожно говорю я, — у тебя есть три варианта. Один, — я отгибаю указательный палец. — Сейчас ты пойдешь к Рите, ЛеКлэр, неважно, как ее зовут… и скажешь ей, что совершила ошибку. Неправильно прочла меня. Я тебя обманул. Скажешь ей то, что она хочешь слышать. Так ты сможешь вернуться к ним.

Прошу тебя, не возвращайся.

Она не двигается, сидит, опустив голову, и ничего не говорит.

— Два, — отгибаю другой палец. — Скажи им правду. Ты немного оступилась, но теперь снова в игре.

Но ведь это не так, я прав?

По-прежнему нет ответа.

— Три. — Третий палец. — Мы сбежим с тобой, прямо сейчас.

По-прежнему нет ответа…

…а потом:

— Как?

Ее еле слышно, но меня переполняет облегчение.

— Что?

— Как мы сбежим? Джек стоит прямо за дверью.

— Ну, тогда ты иди. Уведешь его с собой, отвяжешься от него, вернешься сюда и… на этом этаже есть туалеты?

— Прямо по коридору.

— Ну вот, тогда встретимся в туалете. Постучишь пять раз в первую кабинку.

Она смотрит на меня как на идиота.

— А ты как отсюда выберешься?

Я отрываю одну боковину от картонной упаковки, в которой лежал сэндвич. Складываю его пополам, потом еще раз и еще раз пополам. С каждой новой складкой сила, противодействующая моим пальцам, возводится в квадрат. Экспоненциальное оригами.

Я встаю и стучу в дверь, придвигая ногой пустой поднос. Ручка поворачивается, и я скромно отступаю в сторону.

— Доверься мне, — шепчу я ей, когда она проходит мимо. — Я учился у лучших.

Одиннадцать минут спустя мы с Ингрид сломя голову несемся по заброшенным подвальным коридорам мимо закрытой ставнями столовой («Не желаете пирожков по-шпионски?»), снова оказываемся в лабиринте и всего через несколько поворотов ныряем в старый грузовой лифт. Лифт поднимается со скрипом и лязгом, буквально вопя: «БЕГЛЕЦ! БЕГЛЕЦ ЗДЕСЬ! ЗАБИРАЙТЕ ЕГО СКОРЕЙ!» Но Ингрид совсем не волнуется.

— Кое-чего ты мне так и не объяснила, — говорю я. Она стоит ко мне спиной. Я наблюдаю, как она покачивается в такт движению лифта. — Почему? Почему тебя на три года приставили ко мне?

Она как будто удивлена вопросом.

— Пит, твоя мама — самая стратегически важная фигура в науке со времен Тьюринга. Сам подумай.

Сперва я озадачен, а потом вспоминаю слова Риты.

Ученый уровня Луизы Блэнкман… работает на того, кто лучше заплатит.

— Подстраховка. — Как только я говорю это вслух, все становится на свои места. — Ты наблюдала не за мной, а за мамой, следила за тем, чтобы она не предала вашу организацию. Вот только…

Я замолкаю.

Вот только зачем сближаться со мной, почему не пойти прямо к ней? Потому что, Пит, она стреляный воробей, давно вращающийся в мире шпионских тайн. От ее умудренного опытом взгляда такой трюк не укрылся бы. А я из шкуры вон лез, чтобы с кем-нибудь подружиться, хоть с кем-нибудь. Я был легкой добычей, ее точкой доступа.

Лифт со скрипом тормозит. Он выплевывает нас в гараж, принадлежащий, судя по всему, молодой семье. В одном углу валяется разлагающийся трехколесный велосипед из пластмассы, мумифицированный паутиной. Мое внимание привлекает бурая полоса на бетоне. Слишком красная для ржавчины. С ужасом я понимаю, что мы оказались там, куда привезли маму. Ингрид поднимает гаражную дверь, и помещение заливает медовый солнечный свет осеннего дня. Меня окатывает холодный воздух, и я глубоко вдыхаю. Прошло всего четыре часа с того момента, когда я в последний раз дышал свежим воздухом. А кажется, что прошли годы.

Свет разбит на квадраты и полосы беспорядочными строительными лесами над выходом. Ингрид выглядывает из-за реек.

— Здесь будет легче укрыться, — шепчет она.

Я встаю у нее за плечом и смотрю на самый обыкновенный дом напротив. Я думаю о метких стрелках за стеклами слуховых окон.

— Строительные леса разве не представляют для вас риска?

— Представляют, но иначе весь фальшивый фасад нашей секретной штаб-квартиры просядет и разрушится. Скажем спасибо дерьмовому фундаменту и мягкой лондонской глине.

— Действительно.

Ингрид только раз одолевают сомнения — на углу, возле разрисованного граффити почтового ящика. Она оглядывается, челка падает ей на глаза. Я узнаю эту позу: точно так же она горбится над раковиной, когда моет руки, сначала одну, потом другую, пока вода не становится красной.

Я думаю о миссиях, на которые ее посылали, о том, как ее поощрял довольный отец.

Повторение творит смысл. Повторите что-либо достаточное количество раз, и смысл станет клеткой, прутья которой можно сколько угодно трясти, и кричать, и никогда не сдвинуться с места.

Это моя семья.

Я прошу ее отказаться от этого. И я знаю, каково это.

В голове я слышу мерное механическое дыхание маминого аппарата. Я чувствую на груди ожоги электродов, и мне до тошноты тревожно оттого, что я бросаю ее с этими людьми; людьми, которых она считала коллегами и друзьями, а они оказались теми, кто готов охотиться за ее детьми и истязать их.

Она не могла знать, что они со мной сделают.

Ингрид достает из кармана телефон и бросает в канализационную решетку.

— Телефон могут отследить.

— Пойдем, — поторапливаю я и тяну ее за руку.

— Куда мы?

— Ну, поскольку все снайперы, которые находятся в распоряжении британской секретной разведки, сейчас охотятся за моей сестрой, я предлагаю предупредить ее. А что? Хочешь вместо этого купить мороженого?

«17-20-13», — думаю я. Твой ход, сестренка.

Мы уже бежим.

РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 9 МЕСЯЦЕВ НАЗАД

Я бросился бежать.

До этого момента я просто шел быстрым шагом, держа спину прямо, пытаясь затолкать кислые рвотные массы обратно в себя, как зубную пасту в тюбик, и старательно делая вид, что не боюсь. Но теперь я сорвался на бег, и мои ноги застучали по линолеуму. За моей спиной ритм их шагов тоже сменился, ускорившись вместе со мной, как эхо, как моя неотступная аудиотень.