Белый орел, Красная звезда

Глава четвертая. Вторжение в Польшу

Фото 18. Михаил Николаевич Тухачевский, командующий Западным фронтом

Громкие события, связанные с киевской кампанией, отвлекли внимание от появления на польском фронте одного из самых знаменитых командиров Красной Армии - Михаила Николаевича Тухачевского. Он прибыл в штаб Западного фронта в Смоленске на той же неделе, когда пал Киев.

Тухачевский олицетворял собой все те противоречивые тенденции, которые привели к росту Красной Армии. Он был дворянином на службе пролетарской революции, российским патриотом, на практике развивавшим идею революционной войны. Сталин довольно двусмысленно называл его “демоном Гражданской войны”^[126].

В 1920-м Тухачевскому было только двадцать семь лет, столько же, сколько было Наполеону, его кумиру, когда тому поручили командование итальянским походом. Он происходил из дворян Пензенской губернии. Родители его были людьми трезвомыслящими, и не придавали особого значения легенде, согласно которой их род происходил от графа-крестоносца из Фландрии, женившегося на плененной турчанке и поступившего на царскую службу. Отец его был атеистом, мать простой крестьянкой. На Первую мировую войну он попал в чине подпоручика элитного лейб-гвардии Семеновского полка. В феврале 1915 года он попал в плен во время немецкой атаки под Ломжей. После трех попыток бегства он был отправлен в Ингольштадт в Баварии, где немцы содержали склонных к побегу пленных офицеров, среди прочих и Шарля де Голля. В марте 1918 года, когда после Брест-Литовского мира пленным офицерам были разрешены увольнительные под честное слово, он снова сбежал^[127]. Его товарищи из союзников вспоминали его приметную внешность и склонность к браваде. Он обладал характерным для русского крепким телосложением и силой, дополнявшимися греческими скульптурными чертами лица и смуглой кожей. Рассказывают, что перед побегом он сказал своим товарищам по заключению: “К двадцати пяти годам я стану генералом, либо меня расстреляют”. Он удостоился обоих отличий. Во время Гражданской войны он выдвинулся исключительно благодаря своим способностям. В апреле 1918 года он появился в Москве и вступил в большевистскую партию, в то время, когда на бывших офицеров, не говоря уж о дворянах, смотрели весьма подозрительно. Он служил в военном отделе ВЦИК, а затем был послан на Волгу. Вместе с “Мясником” Муравьевым он организовывал оборону Симбирска и Самары. После измены Муравьева он пережил пленение, после чего возглавил 1-ю Красную армию. В 1919 году он командует 5-й армией, отвоевывая Сибирь у Колчака. В течение 247 дней его армия продвинулась вперед более, чем на 3000 километров. В этот период в его голове родились наброски теории “перманентного наступления” и “распространения революции”. Он пришел к идее, что уникальный характер Красной Армии позволит ей набирать пополнение из населения земель, через которые она движется, и этим будет поддерживаться бесконечное наступление. Он хотел верить, что Красная Армия сможет наступать по всему миру, пока пролетарии всех стран не объединятся. С мыслями об этой теории в конце 1919 года он возглавил командование Кавказским фронтом, чтобы отогнать Деникина, а 28 апреля 1920 он был послан Западный фронт, в надежде на наступление по территории Польши.

Молниеносная карьера Тухачевского неизбежно вызывала подозрения. Уже само его происхождение раздражало многих коммунистов, которые инстинктивно не доверяли дворянину, и с презрением относились к верному слуге Москвы. Ему судьбою суждено было неоднократно переходить дорогу друзьям Сталина. В 1918-м, он и Муравьев сражались на Волге, открыто соперничая с Ворошиловым под Царицыном. Тухачевский отвоевал город после отзыва Ворошилова по приказу Троцкого. Позже, командуя Кавказским фронтом, он вынужден был считаться с превалирующей ролью Первой Конной армии Буденного и надзором со стороны Сталина. Когда в 1920-м он понял, что царицынская группировка смогла получить контроль над Юго-Западным фронтом, он потребовал подчинить его себе. Ворошилов, Будённый и Егоров, вместе со стоящим за их спинами Сталиным, при всякой возможности уклонялись от подчинения. Получив право на независимое управление Галицийской операцией, они могли бы серьезно нарушить координированное ведение польской кампанией. Требования Тухачевского, однако, не были исполнены в полной мере. Главнокомандующий Красной Армии Сергей Каменев постановил, что Западный фронт получит в свое подчинение армии Юго-Западного фронта, когда советское наступление достигнет Буга. Это компромиссное решение отодвинуло, но не предотвратило вероятное столкновение интересов.

Как военачальник, Тухачевский был величиной неизвестной. Однако в 1920 году он произвел огромное впечатление как на врагов, так и на своих подчиненных. Хотя Троцкий и признавал, что Тухачевский “проявляет экстраординарные способности”, он осуждал “элементы авантюризма в его стратегии”. Наркомвоенмор вынужден был критически отнестись к попыткам “создания военной доктрины на основании наспех усвоенных формул марксизма”, и считал, что Тухачевский совершил слишком быстрый скачок из рядов гвардейского офицера в большевистский лагерь”^[128]. Пилсудский бы более великодушен:

“На меня он производит впечатление полководца, склонного мыслить абстрактными категориями, но наделенного волей, энергией и редко встречаемым у людей упорством в работе по определенным им же самим методам. Такие военачальники редко бывают способными к широкому анализу, так как всем своим естеством, если можно так выразиться, привязываются только и исключительно к своей задаче, но зато гарантируют, что взятую на себя работу выполнят без каких-либо колебаний… Своими силами п.Тухачевский распорядился очень умело, и в смелом и последовательном распределении сил каждый легко увидит черты великого полководца.”^[129]

Пилсудский хвалил человека, применявшего его собственный рискованно-наступательный подход.

Когда Тухачевский прибыл в Смоленск, он застал фронт в полуорганизованном состоянии. Хотя поток пополнений давал советским армиям, формируемым на западе номинальное превосходство, лишь одна из них была в состоянии идти в наступление. Однако ситуация вынуждала поторапливаться. Командование Юго-Западного фронта крайне нуждалось в поддержке. В то же самое время существовала серьезная опасность, что поляки, после остановки их наступления в Киеве, перебросят с Украины часть своих победоносных дивизий и нарушат советские приготовления в Белоруссии. Нужны были упреждающие действия. Исходя из этого, Тухачевский отдал 15-й армии приказ к наступлению. Он пришелся как раз вовремя. Пилсудский уже расстанавливал силы для наступления на линии Жлобин-Могилев, которое должно было начаться 17 мая. Если бы эта атака имела место, при ее успехе польские силы могли бы контролировать железнодорожную сеть, связывающие два театра военных действий и заняли бы удобные позиции для атаки на неподготовленные советские формирования с тыла.

Поэтому “Битва на Березине” является менее интересной, чем возможное развитие событий, которое она предотвратила. По сути это была импровизированная превентивная операция. Тем не менее, сражение было тяжелым. 15 мая 15-я армия, состоящая из шести пехотных дивизий, перешла Двину. Ведомая молодым командиром Чуйковым, она нанесла удар по участку на левом крыле польских позиций, на который прежде не обращали внимания. Вскоре после этого 16-я армия начала осаду Борисова. В течение двух недель пехота красных неустанно теснила поляков. Темп наступления постепенно замедлялся, пока в конце марта оно не остановилось, образовав неровную дугу меж озер и лесов, отделяющих Козяны на северо-западе от озера Плисса на юго-востоке, в более чем ста километрах от места своего начала. Несмотря на поспешные триумфальные известия в “Правде”, Борисов не был взят^[130].

Рис.9. Битва на Березине, май-июнь 1920 г.

Как только польское командование отказалось от своих первоначальных намерений, оно справилось с возникшей опасностью без больших трудностей. Генерал Соснковский перегруппировал 1-ю армию в Свенцянах, задействовав армейский резерв из Вильно. Генерал Скерский получил приказ подготовить вторую группировку в Логойске. Атакуя советскую дугу с противоположных концов, они должны были отсечь ее центр. Тухачевский разыгрывал свою партию осторожно. Защитив Жлобин и Могилев и получив двухнедельную передышку, он предпочел отступить. 8 июня он отвел свои войска к рекам Аута и Березина, берега которых представляли собой более удобную и естественную линию оборону. Ему все еще нужно было заканчивать подготовку к главному наступлению. В свою очередь, прорыв Будённого под Самгородком вновь обратил внимание поляков на юг. В течение следующего месяца линия фронта на севере оставалась стабильной.

В начале лета 1920 г. большевики оказались в ситуации, которую они предвидели задолго, но к которой были морально и физически не готовы. Как только польское наступление на Украине остановилось, они стали обдумывать собственную операцию. Выдержав первый удар в этом раунде, они могли обоснованно оправдывать собственное наступление как защитную меру. Но им трудно было принять идеологический характер чувств, сопровождавших эти действия, а также определить характер и цели операции. Началась затяжная дискуссия, закончившаяся лишь в июле, но не из-за достигнутого единодушия, а вследствие неодолимого искушения добиться военного успеха.

Волна патриотических настроений, поднявшаяся после апрельского наступления Пилсудского на Киев, все не спадала. Она превратила польскую войну в общенародное событие и вызвала сочувствие со стороны многих россиян, которые отказывались служить советскому режиму. Наиболее заметным среди них был Алексей Брусилов, бывший главнокомандующий армии при Временном правительстве, и единственный царский генерал, который совершил успешную наступательную операцию во время Первой мировой войны. В 1920 году это был уже седой инвалид, пострадавший два года назад от попадания снаряда в московский дом, в котором он скрывался от красного террора. Теперь же он публично заявил о себе и предложил свои услуги. Его письмо к советскому командованию, а позднее призыв к своим бывшим подчиненным, были опубликованы в “Правде”:

“...забыть все обиды, кто бы и где бы их вам не нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения»^[131].

Брусилов был назначен председателем Особого совещания военных специалистов.

Патриотизм являлся позицией, которую разделяли лишь немногие большевики, и никто из них не планировал использовать его для своих целей. Это патриотизм заманил пролетариев мира на братоубийственную бойню Мировой войны. Патриотизм был ложным божком буржуазии, которая использовала его, чтобы заставить пролетариат приносить себя в жертву на его алтарях. Патриотизм неустанно осуждался всеми лидерами большевиков, аргументация которых сильно отличала их от большинства остальных европейских социалистов, и он же являлся той характерной чертой, которую широко использовал польский противник. Тем временем в мае 1920 патриотизм привлекал русских в ряды Красной Армии точно таким же образом, как в августе 1914-го он вел их в ряды царской армии. Это был мучительный парадокс. Вставал острый политический вопрос - подпитывать эти тенденции, или подавлять их. Он занимал умы теоретиков в течение нескольких недель, и оставил неизгладимый след на советской идеологии. Первой реакцией была попытка сделать вид, что проблемы не существует. В начале мая “Правда” опубликовала несколько статей с утверждениями, что польская война вовсе не имеет национального характера. Польша Пилсудского проходит через те же этапы, как Россия Керенского, и война против нее есть ничто иное, как часть Гражданской войны. “Война с Польшей, - писал Григорий Сокольников в передовой статье от 9 мая, - является классовой войной, и она также далека от национальной войны, как небо от земли”^[132]. Но чем дольше длилась война, тем неприемлемей становился такой подход. Российские газеты и красноармейская пропаганда были наполнены шовинистическими лозунгами, не уступающими в резкости выражениям, употребляемым в польской печати. Ленин был вынужден высказаться об опасности шовинизма. Троцкий задержал выпуск красноармейской газеты “Военное Дело” за публикацию статьи, противопоставлявшей “врожденное иезуитство ляхов” “честной и открытой душе великорусской нации”^[133]. Задача согласования прежней теории с нынешними реалиями была поручена Карлу Радеку, который, будучи поляком, хорошо осознавал силу патриотизма и который опубликовал в трех номерах “Правды” обширную статью под названием “О характере войны с белой Польшей”^[134].