Белый павлин. Терзание плоти

— Привет, бабуся, о чем ты там кричала? — сказал он. И при звуке его голоса Мег повернулась ко мне и сказала: «Он был с этими Мэйхьюзами».

— У тебя двойня, парень! — прокричала старуха, и знаешь, она взвизгнула, прежде чем рассмеяться. От такого визга и лошадь смутилась бы.

Своих лошадей Джордж передал Биллу и поднялся наверх. Я увидела, как вздрогнула и смутилась Мег, услышав, что он пинает ногами ступени, поднимаясь наверх. И она побледнела. Потом он одолел последнюю ступеньку и вошел. Он был утомлен лошадьми и виски. Как противен мужчина, когда он выпил! Он стоял у кровати, улыбаясь, как дурак, и говорил хриплым голосом:

— Ты поспешила, правда, Мег? Как ты себя чувствуешь?

— О, я хорошо, — сказала Мег.

— Так значит, близнецы, где они?

Мег показала взглядом. Он обошел кровать, держась за ее спинку. Он не поцеловал ни ее, ни вообще кого-либо. Когда же он увидел близнецов, спавших со сжатыми кулачками, он с удивлением засмеялся и сказал:

— Двое — вполне достаточно. А один еще и рыжий. Кто из них девочка, черненькая?

— Они оба мальчики, — сказала тихо Мег.

Он повернулся, прищурив глаза.

— Хрен с ними, — сказал он. Стоял, и смотрел, и выглядел, как дьявол.

Сирил, дорогой, я не знала, что Джордж может так выглядеть. Я думала, что он способен выглядеть как верный пес. Но тут он стоял и смотрел на бедных маленьких близнецов и ругал их. Пока наконец рыженький не начал плакать.

Мама Стейнрайт выставила между ним и детьми свое жирное тело и наклонилась над ребенком, приговаривая:

— Ну что ты плачешь, маленький, кто тебя обидел?

Джордж выругался еще хуже и вышел, зацепившись за раковину, отчего загремели кастрюли и у меня сердце чуть не ушло в пятки.

— Ну если вы не считаете такое поведение скандальным!.. — сказала старая мама Стейнрайт, а Мег заплакала.

Ты понимаешь, Сирил, она плакала так, что могла разбить сердце. У меня было такое состояние, что я могла убить его.

Старая бабушка начала выговаривать ему, а он рассмеялся. Я действительно ненавижу, когда смеются пьяные мужчины. У меня сразу закипает кровь. Эта старая бабушка поддерживает его во всем. Это очень досадно. Слабая, вульгарная, старая развалина».

Я вернулся домой в Вудсайд в начале сентября. Эмили остановилась в гостинице «Баран». Странно было увидеть, как все изменилось. Даже Неттермер стал другим. Казалось, что озеро уже не такое вытянутое. И этот изумительный мир с его прекрасными обитателями тоже изменился. Теперь это была маленькая долина, затерянная среди холмов и лесов. То дерево, что склонило свои ветви над ручьем с удивительной грацией, теперь казалось нелепым, когда я вернулся домой после того, как целый год отсутствовал, пребывая на юге. Старые символы словно отжили свое. Многое теперь виделось глупым.

В одно такое утро мы с Эмили отправились в Стрели-Милл. В доме проживал наемный рабочий с женой, какие-то чужаки с севера. Он — высокий, худой, молчаливый, чем-то похожий на крысу, обитавшую в этих местах. Она — маленькая и очень активная, похожая на сбежавшую из курятника на волю курицу.

Эмили уже навещала ее, поэтому та сразу пригласила гостей в кухню, придвинула нам стулья. В большой комнате было ощущение погреба. Недалеко от камина стоял столик и несколько стульев у стены. Остальное большое пространство заполняли разве что тени. На стенах у окон висело пять клеток с канарейками. И резкие стремительные движения маленьких птичек как-то странно воспринимались в этой огромной комнате.

Когда мы завели разговор, птицы начали петь, что очень затрудняло беседу, потому что маленькая женщина говорила на шотландском диалекте, принятом в Глазго, кроме того, у нее была заячья губа.

— Прекратите, прекратите! — закричала она, устремляясь всем своим тощим телом к ним. — Глупые бесенята, дурачье, дурачье, дурачье!! — И она хлопала тряпкой по клеткам, пока птицы не смолкли.

Потом она принесла нам вкусные лепешки и яблочное желе, уговаривая, почти подталкивая своими тощими локотками, чтобы мы поели.

— Нравится, нравится? Ну тогда кушайте. Давай, Эмили, давай, скушай еще. Только не говорите Тому, не говорите Тому, когда он придет… — Она замотала головой и залилась тонким смехом.

Когда мы уходили, она вышла с нами и побежала впереди. Мы не могли не обратить внимания на ее залатанную, неопрятную, слишком короткую черную юбку. Она бегала и бегала вокруг нас, точно встревоженная курица, без умолку болтая. Трудно было поверить, что такое чудесное место, как ферма и мельница, оказалось в ее руках. Мне было трудно признать прежнюю Стрели-Милл. Новоиспеченная хозяйка бежала по саду впереди нас. Случайно обернувшись, она увидела, как мы с Эмили улыбнулись друг другу, тогда она засмеялась и заявила:

— Эмили, так это твой возлюбленный, твой возлюбленный, Эмили! Ты мне никогда не говорила! — И она расхохоталась. Мы покраснели. Она подошла к нам ближе, крича: — Вы тут бывали по вечерам, правда, Эмили? — И она рассмеялась снова. Потом она вдруг остановилась и, указывая на что-то у нас над головой, завизжала:

— А, смотрите сюда! — Мы посмотрели и увидели омелу. — Смотрите, смотрите! Сколько поцелуев за вечер, Эмили?.. Ха! Ха! Поцелуи круглый год! Поцелуи вечерами в укромном местечке.

Она стала какой-то необузданной, дикой, потом ее голос упал, стал тихим. Она сунула нам в руки лепешки и желе, и мы ушли.

Когда мы оказались на дороге у ручья, Эмили посмотрела на меня застенчивым, смеющимся взглядом. Я заметил легкое движение девичьих губ и вдруг обнаружил, что целую ее, смеясь над странным поведением маленькой женщины.

Глава IV ДОМАШНЯЯ ЖИЗНЬ В ГОСТИНИЦЕ «БАРАН»

Джорджу очень хотелось принять меня в своем доме. Гостиница «Баран» имела лицензию на продажу спиртного только на шесть дней, поэтому в воскресный день я был приглашен на чай. Было очень тепло, тихо, солнечно, когда я шел через Креймид. Несколько влюбленных стояли под каштанами, иные пары направлялись через дорогу в луга, которые раскинулись мягкими коврами после сенокоса.

Когда я входил в гостиницу через кухню, то услышал звон, грохот и голос Мег, сердито выговаривающий моей подруге:

— Нет, не трогай его, Эмили, этого гаденыша! Пусть отец возьмет его!

Один из детей плакал. Я вошел и увидел Мег, раскрасневшуюся, неопрятную, в большом белом переднике, только что отошедшую от печи. Эмили, в кремовом платьице, брала рыжеволосого плачущего ребенка из колыбели. Джордж сидел в маленьком кресле, курил и сердито поглядывал на них.

— Не могу пожать руки, — сказала Мег в суматохе. — Я вся в муке. Садись, пожалуйста… — и она поспешила из комнаты.