Белый Паяц

В Оганна-Ванке он весьма быстро свел знакомства с нужными людьми, получил место в замке барона Хоттакии Орфа и был представлен ко двору своим любезным хозяином, который считал его чуть ли не сыном.

А тем временем при королевском дворе Чегодая случились серьезные перемены, тогдашний халкомелем – начальник тайной службы – был казнен, а новый, дабы наладить добрососедские связи с Охридой и выторговать что-то для себя, выдал его предшественнику Хиттинга на посту начальника Сумеречной канцелярии. И не миновать бы ему башни Ла Жюльетт, а затем и черной плахи на площади Праведников, когда бы его величество Могадор Первый, правивший страной не более трех месяцев, не пожелал уточнить, какой именно ущерб государству успел нанести молодой шпион.

Оказалось, что пока – никакого. Тогда его величество и произнес эту фразу:

– За намерения казнить недопустимо.

А обнаружив в лице Хиттинга великолепного бойца, в совершенстве владеющего мечом и топором, пригласил его во дворец в качестве постоянного партнера на тренировках. Ошалевший от такого великодушия, Гус Хиттинг поклялся верой и правдой служить королевскому дому Альгаррода, и мало было в мире слуг вернее, чем он.

Быстрый ум, невероятная хитрость, проницательность и звериная интуиция снискали ему репутацию ловкого человека, на которого можно положиться в самых трудных и щекотливых ситуациях, а после того как Хиттинг оказал королю и нескольким его друзьям ряд неоценимых услуг, им заинтересовался не кто иной, как Роже Рестинга, начальник Сумеречной канцелярии в третьем поколении.

Роже не только обучил чегодайца всему, что знал сам, но и подсказал, чем следует заниматься дальше. А незадолго до смерти передал дела канцелярии в руки Гуса Хиттинга, убедив Фрагга Монтекассино и великого логофета в правильности своего выбора. Убеждать короля не было необходимости: он питал к Хиттингу самые теплые, дружеские чувства и только обрадовался, когда верный Рестинга принес ему на подпись секретный документ, утверждающий чегодайского шпиона в новой должности.

Любопытно, однако, заметить, что при дворе все считали невероятную историю этого головокружительного восхождения выдумкой чистейшей воды, а взамен предлагали собственные версии – одна другой похлеще. Впрочем, ни король, ни Гус Хиттинг не мешали сплетникам делать свое нужное дело: чем больше наслоений вымысла создадут они, плетя интригу, тем надежнее будет скрыта от посторонних глаз правда.

Словом, самый разумный выход из создавшегося положения – казнить Субейрана и арестовать зиккенгенцев – был недоступен.

И Гус Хиттинг принялся передвигать кольца, унизывавшие его тонкие пальцы, по сложной системе. Так он делал всегда, когда думал о чем-то крайне важном.

* * *

Им было хорошо вместе, как бывает уютно только любящим людям. Они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Оказалось, что им интересно говорить обо всем на свете и что вкусы и мнения у них совпадают до мелочей.

– Только не говорите никому в когорте, а то засмеют, – признавался Ноэль, – но я обожаю тихие сельские радости: рыбачить и ходить в лес – за грибами, за ягодами, просто так – мне все равно. Грибочки потом в бочках, соленые, хрусткие, да под стаканчик гинзы… Эх! Но главное, чтобы лес, терпкий запах смолы, густая трава под ногами…

– И чтобы обязательно мох – влажный, упругий, в хвоинках, – добавлял Ульрих. – И под зелеными листками прячутся яркие ягоды, спелые, аж налитые соком.

– И пушистые шмели гудят над мелкими цветочками. А стволы скрипят, листва шелестит, птицы щебечут, – говорил Лахандан. – Солнце золотыми такими пятнами ложится на землю, а небо голубое-голубое, и так высоко над головой. И нет ему до тебя никакого дела.

– И чтобы лечь на спину и смотреть, как плывут облака, – счастливо засмеялся Ноэль.

– Или на перекате, по пояс в теплой воде, у старого затонувшего ствола тащишь рыбину, а она тяжелая и сопротивляется. И дождь моросит из ма-аленького такого облачка, а сквозь него уже пробивается солнце…

– Слепой дождь, – подсказал Лахандан. – И лягушки поют…

– Квакают, – поправил Ноэль.

– Нет, поют. А над белым песком стайка мелких рыбешек, тычутся носами в стебли лилий…

– Вот это счастье, – выдохнул Ульрих. – Любопытно устроен человек, вы не находите? Когда я каждый день мог наслаждаться этими, как верно назвал их Ноэль, тихими радостями, я рвался сюда, в Оганна-Ванк, на улицу Мертвых Генералов. И вот я здесь. А чем же я занят? С нежностью и тоской вспоминаю, как бродил по лесу в нашем захолустном Корбее. И вот, поверите ли, буквально наяву вижу первые желтые листья, упавшие в траву, каждую тоненькую прожилку… И липкие шляпки грибов, прячущихся под ними. И бронзовых жуков, которые так назойливо гудят над ухом, когда тебя разморит на солнцепеке.

– Неужели нам всегда отчаянно не хватает того, что мы покинули?

– Разумеется. – Ноэль наполнил свой стакан и, не дожидаясь товарищей, залпом осушил его. – Я целый год делал все возможное, чтобы навсегда забыть Торогайскую равнину. Целый год я боялся смежить веки, потому что у меня перед глазами снова и снова вставали все подробности этой битвы, и мне казалось, еще немного – и я сойду с ума. Наконец я преодолел себя. Я загнал эти воспоминания в какой-то самый далекий, самый потаенный уголок памяти, и ужасные сны перестали навещать меня. Но что же? Спустя год я поймал себя на том, что едва ли не с нежностью вспоминаю какие-то мелочи: как мы выходили из города и у самых ворот странная заплаканная девушка поцеловала увядший уже цветок фиалки и дала его мне. А я спрятал его в перчатку, и он был со мной все сражение. Правда, к концу превратился в сморщенный лиловый комочек.

А паренек, который стоял в строю рядом со мной, очень смешно не выговаривал букву «с». И все время твердил «шкорее же, шкорее». Ему было невмоготу ждать.

– Минуты ожидания перед боем самые длинные и несправедливые, – согласился Лахандан. – Ты уже не принадлежишь себе и мирной жизни, и возврата нет и быть не может. Но и война еще не началась. Это все равно что душе застрять между небесами и подземным миром.

– То есть на земле? – спросил Ульрих.

Лахандан только кивнул в ответ.

Ноэль с интересом разглядывал безмятежное лицо своего товарища. Он думал о том, что Лахандан не понаслышке знает, о чем говорит, и что ему тоже случилось на собственной шкуре испытать тяжесть последних минут ожидания, перед тем как сорвется с места вражеская конница и сокрушительной лавиной понесется на тебя с гиканьем и протяжным победным кличем. И самое трудное дело на свете – остаться стоять на месте и дождаться, когда эта тяжелая черная волна ударит в твой строй, сбивая с ног, сминая, ломая и круша. А кажется, что только в тебя…

– А я уверен, что стану с нежностью вспоминать этот день. – Герцог призывно помахал хозяину рукой. – Эй, любезный, будь добр еще три бутылочки этого чудесного напитка!

Лахандан обвел взглядом выкрашенные в нежный зеленый цвет стены заведения, увешанные бронзовыми и медными щитами, деревянными раскрашенными масками, глиняными фигурками и бесчисленными оберегами и амулетами, и глаза его потеплели.

– Да, это очень хороший день, – согласился он. И внезапно спросил: – Ноэль, друг мой, ты умеешь читать руны?

– Смотря какие, – прищурился Рагана.

– Древние гессерские.

– Допустим.

– Я так и думал, – сказал Лахандан и снова погрузился в созерцание.

– О чем мечтаешь? – окликнул его Ноэль.

– О рыбе, друг мой, о тяжеленной серебристой рыбе, которая сейчас затаилась где-то под замшелой корягой и шевелит красноватыми плавниками в темной и прохладной глубине, а нас там нет, и один Пантократор знает, когда мы теперь там будем.

* * *

Картахаль Лу Кастель предчувствовал войну.