Белый Сокол

–  Здравствуй, сынок! - прошептал Виктор, наклонившись над кроваткой.

Его шепот услышала Галя, прижавшись к мужу, она тоже наклонилась над сыном. Пусть бы проснулся Тимка, раскрыл свои голубые, как у отца, глазенки и посмотрел, кто над ним стоит. Пускай бы и губки надул, как это часто делает, если чего-то хочет, требует, а ему не дают. Вспомнил бы Виктор эту свою привычку, которая неизвестно каким образом передалась его сыну. Заметил бы, что и губы у сына его, только более розовые и нежные.

–  Будем зажигать коптилку или нет? - шепотом спросила Галя. - Тимка иногда просыпается от света.

–  Пусть поспит, - понял ее Виктор. - Скоро будет совсем светло.

Он подошел к окну, заслонил его плечами, и в комнате сразу потемнело. К маленьким, не больше книжной страницы, стеклам тянулись, едва не касаясь их, косматые ветки яблони. Сбоку от сада виден был хлев, и возле него белела голова Беляка-Сокола. Убедился, что Беляк стоит спокойно и с удовольствием жует клевер, припасенный Галей.

–  Я и люблю свое окно, - стоя рядом с Виктором, тихо говорила Галина, и боюсь его. Тут часто бомбили Хреновое, и так полыхало вокруг, что жутко становилось. Даже светомаскировка не помогала.

–  Наверное, и Тимка тогда пугался?

–  И тогда, и когда тут гремело.

–  Разве и тут?..

–  Сюда не только бомбы, но и снаряды долетали: фронт был совсем близко.

–  Слушай! - Виктор повернулся к жене, в полутьме уловив ласковый блеск ее глаз. - Сразу спрошу, чтоб не забыть: была же тут раньше мельница на горке за селом? Или меня память подводит?

–  Была, - подтвердила Галя.

–  Когда ехал сюда, даже растерялся, - продолжал Виктор. - Показалось, что не туда приехал: горка будто бы есть, а мельницы нет.

–  Была мельница, - снова сказала Галя. - Разнесло снарядом. Хоть тут ни одного нашего солдата не было, но немецкие наводчики брали на прицел все, что видели. Насиделись в те дни и мы с Тимкой в погребе на огороде.

...Слышно было, как за стенкой тикают ходики.

–  Они с боем, - сказала Галя, заметив, что Виктор насторожил слух. Должны вскоре отбить время.

–  Без них видно, что ночь на исходе. - Виктор окинул взглядом стены комнаты, неровно оклеенные обоями. Уже можно было различить, что обои полосатые, только цвет полос еще не обозначился. Сбоку от окна висела темная рамочка с фотокарточкой. Виктор решил, что уже можно разглядеть эту фотокарточку, и сделал шаг ближе. Узнал, вспомнил...

Галя в беретике, с легкой косынкой на шее. Молоденькая, светлая, счастливая. Доверчиво и нежно прижалась беретиком к нему, наголо остриженному, выглядевшему в военной форме старше своих лет.

–  У тебя одна эта фотокарточка?

–  Вторая у тебя.

Виктор промолчал. Действительно, тогда фотограф в гарнизоне срочно сделал им две фотокарточки, одну взяла Галя, а вторая осталась у Виктора. Единственная память о той довоенной встрече.

Вспомнились брезентовые портупеи, которые приходилось надевать каждый день. Они поддерживали такой же брезентовый пояс, на поясе с одной стороны висел кавалерийский клинок, а с другой - патронташ. Невольно пальцы потянулись к теперешней офицерской портупее и ремню, нащупали царапины на ремне. Виктор не хотел менять ремень в госпитале: он - тоже память. Царапины на нем от осколков разрывных пуль. Были они также на голенищах сапог, несколько дырок Виктор нашел потом на гимнастерке. Это все память о Курской дуге, особенно о том случае, когда пришлось кинуться под пули. Тогда на боку у него была еще и планшетка. Наверно, осколки обрезали ее, только конец ремешка остался. Ночью Виктор вылез из воронки и долго ходил и ползал по заросшему лебедой и полынью полю, обшарил почти все воронки с той стороны, откуда полз. Планшетки не нашел, в ней была та заветная фотокарточка.

...Ходики наконец ржаво проскрипели за стеною, пробили четыре раза. Галя будто испугалась, смущенно глянула на кровать, прикрытую покрывалом, с одной подушкой, поставленной углом.

–  Скоро хозяйка встанет, наверно, зайдет ко мне - велит запрягать волов.

–  Так рано?

–  На волах пока-то доедешь! Прости, ты же такой голодный!

–  А ты?

–  Так я же дома...

Галя разбирала постель, и руки ее дрожали. Когда-то, в том далеком теперь местечке, где они учительствовали, хозяйка временно отвела им один диван на двоих, старый, с выпирающими пружинами, к тому же очень узкий. Постель на нем устраивалась только на ночь - днем диван был единственным удобным местом, чтобы посидеть. Как помещались на нем, уже и забылось...

...Подушка в руках показалась холодной. Галя невольно глянула на печь, где спасалась от холода зимою, и смутилась: лето же на дворе. Начала прикидывать, где лучше лечь самой: возле стенки, страшно холодной зимой, или с краю? А чем накрыться? Одеяло узенькое и короткое, только на одного. Тут все на одного! Подушка - блин блином, даже не взбивается: перьев в ней одна горсть. Кровать, наверно, детям была поставлена. И комната эта раньше отводилась детям. Выросли, разъехались, сын в армию ушел.

Трещит, скрипит, ходуном ходит кровать, когда Галя укладывается спать. Она уже привыкла к этому скрипу. А если вдруг развалится?.. И смешно, и горько стало от такой мысли...

* * *

Только они стали засыпать, как заплакал в своей кроватке Тимка. Заплакал громко, настойчиво.

–  Спи, сыночек, чего ты? - спросила мать.

–  Мне холодно, - сквозь слезы пожаловался малыш.

–  Да теперь же не зима, сынок. Вот я встану, получше укрою, и не будет холодно.

–  Я хочу к тебе!..

–  Давай возьмем его! - шепотом попросил Виктор.

–  Куда же?.. - Галина еще дальше отодвинулась к краю.

–  Ничего, поместимся как-нибудь.

Она перенесла малыша на кровать. Виктор ощутил возле себя тепленькое, нежное тельце, в одной рубашонке, только ножки были холодными.

–  Он действительно озяб там один, - ласково и сочувственно зашептал Виктор, взяв в руки обе детские ножки. - Замерз, мой маленький...

–  Это твой папка! - зашептала Галя малышу, прижавшись губами к его мягким, пуховым волосам. - Приехал к нам с войны... На белом коне примчался... На Соколе, навестить нас.

И тут произошло чудо, которого Виктор не ждал и о котором много раз с нежностью вспоминал, - Тимка быстро повернулся, поднялся повыше и обнял его за шею. Головкой притулился к жесткому от густой щетины подбородку. Малыш еще взволнованно дышал после недавнего плача, но быстро успокоился и затих, не отрывая рук от отцовской шеи. Так и заснул...

Чудно, волнующе пахли детские волосы возле самого лица, возле самых губ... Родной, непередаваемый запах! Ему нет названия, он не подвластен определению. И Виктор подумал, что, наверное, это и есть счастье... Не часто оно выпадает в жизни и, наверно, не каждому. Возможно, ради него, ради этого момента надо было побывать под Сталинградом и под Курском, пролить немало крови, пережить горечь поражений и радость победы, да, наконец, даже и это встретить белого Сокола, чтобы прилететь на нем сюда, к семье...