Белый волчонок

Я делаю глубокий вдох, вспоминаю шикарный ужин. Что я молодец и сегодня справился. И. Вообще.

— И зачем ему поджаривать мои мозги?

Брат тянет меня из библиотеки к лестнице.

— Давай по пути. Терпением безопасники не отличаются. Глеб Панаевский — куратор по вопросам посвященных. Ритуалы, в основном, проходят без осложнений. Но бывают исключения. Как, например, с тобой.

Мы спускаемся наполовину, тут Яр останавливается. Прислушивается и продолжает:

— Там его дед отвлекает, но времени у нас в обрез. Так что слушай очень внимательно. О потере памяти ни слова. Это не то же самое, что потеря контроля, но близко. Панаевский даже думать не будет, сразу в расход пустит. И никто не поспорит, они обладают такой властью, палачи империи.

В его голосе помесь страха и уважения. И даже немного зависти. Не разобрать точно, но такая адская смесь беспокоит и меня.

— Вытащить из тебя он сможет абсолютно все, только дай слабину. Чуть засомневаешься, чуть сдвинешься со своей позиции — все, конец. Так их родовой дар работает, малейшее сомнение и он сможет остановить тебе сердце. Или разорвать его изнутри. Таково правосудие богини Мафдет.

Вот от этого я сильно охреневаю. А как насчет судьи, присяжных, адвоката и прочих декораций? Перешел дорогу на красный свет и выплюнул измельченные внутренние органы? Ничего себе тут правосудие.

— Да не смотри ты так. Соберись. Помедитируй, мысленно вздрочни, не знаю. Успокойся. Небольшой страх это нормально, их все боятся, по понятным причинам. Но ссать кипятком в штаны не надо. Вцепится сразу же.

Я пытаюсь переварить услышанное, чтобы определить степень угрозы. Но в голове тревожно звенит набат. И, конечно же, не вовремя просыпается сила, поднимаясь на защиту.

— Ты меня понял? — Яр меня встряхивает за плечи.

— Понял. Не ссать кипятком, — встряска помогает сбросить оцепенение и угомонить силу.

У меня включается режим боевого сарказма. Брату это не нравится, но сделать он ничего не успевает. Хотя на мгновение возникает чувство, что я сейчас получу по роже.

«Время вышло. Быстро сюда!» — басисто орет в голове дедом.

Яр так вздрагивает, что понятно — не у меня одного в мозгах дед бесится. Мы срываемся с места, болезненно столкнувшись плечами.

***

В той самой гостиной, которая теперь вряд ли покажется мне приятной, слишком много улыбаются. В свете всего услышанного мне кажется зловещим буквально все. И их улыбки, и безопасник особенно.

Если бы не слова брата, то мужик вроде с виду нормальный. Однозначно военный — такую прямую, как кол, выправку ни с чем не перепутаешь. Лет сорок, может полтинник, морщины засели только на лбу. Гладко выбритый, но немного взъерошенный.

Он размашисто шагает ко мне, протягивая руку. Открытая улыбка — из тех, от которых и глаза становятся теплыми. Неширокая, но достаточная для приветствия. Только лицо чуть перекашивает и дергается, как от паралича.

Я так усердно ищу в нем признаки главного злодея империи, что забываю о нагнанном страхе. Его рукопожатие уверенное, но не чрезмерно сильное. Мы официально представляемся друг другу.

— Очень рад познакомиться с вами, молодой человек, — и голос обычный, не высокий и не низкий, немного хриплый и тихий, как у людей, которым приходится много говорить.

Дед, как и отец, тоже оказавшийся тут, уходят, оставив нас наедине. Дед напоследок одаривает меня задумчивым печальным взглядом. Прощается он что ли? Рано вы сдаетесь, родственники.

— Постараюсь не сильно задерживать вас, — Панаевский усаживается в кресло.

Сажусь напротив и невольно тоже выпрямляюсь, глядя на его осанку. Мужчина проводит рукой по волосам, хлопает ладонью по подлокотнику. Щека его дергается, перетягивая на себя внимание.

— Итак. Ритуал вашего посвящения чуть не закончился трагедией.

Он смотрит меня так, словно это был вопрос. Пожимаю плечами и утвердительно киваю.

— Вас это не беспокоит? — удивление на его лицо вполне натуральное.

— Я остался жив и здоров. И чувствую себя отлично, — насчет последнего я уже не так уверен.

— Похвальный оптимизм. Слабость, тошнота, кошмары?

— Нееет, — наступает моя очередь удивляться, наш разговор похож на стандартный опрос врача.

Панаевский рассеянно смотрит по сторонам, чуть кивая. Плечи его расслабленно опускаются, рука опять лохматит прическу. И тут все резко меняется.

Я только и успеваю раз моргнуть, как мужчина распрямляется. Взгляд его обращается ко мне. И теперь эти остекленевшие глаза пугают. А жуткое подергивание уголка губ усиливает эффект.

Тело его окутывает сияние. Если тьма, а именно она окружает его, вообще может сиять. У ног мужчины из этого черного тумана появляется гепард. Крупные пятна на шкуре зверюги различить можно с трудом, они почти сливаются с буро-серой шкурой. Спину огромной кошки рассекают длинные полосы.

Я часто моргаю, удерживая взгляд на глазах Панаевского. Дыхание сбивается, внутри поднимается сила и приходится сдерживать и ее. Спокойно, никто на нас не нападает.

Не смотря на то, что ни гепард, ни его хозяин не шевелятся, чувство опасности нарастает. Вся комната постепенно погружается в мутный туман. Меня продавливают силой.

И я понятия не имею, что с этим делать. Мысленно обращаюсь к богам, божествам, духам, предкам и всему прочему бестиарию.

В носу нестерпимо щекочет, словно дымка вокруг это пылевая завеса. И я чихаю. Громко и от души, аж звенят хрустальные стаканы на столике между нами.

Это становится совершенно неожиданным не только для меня, но и для Панаевского. Давление отступает, свечение остается только вокруг его тела, зверюга исчезает. Безопасник прищуривается на меня, глаза его наконец оживают:

— Будьте здоровы.

— С-с-спасибо, — мне даже становится немного стыдно, такой момент испортил. — Извините, пыльно тут.

Панаевский демонстративно осматривает комнату. Нда, чтобы найти тут хоть одну пылинку, надо сильно постараться. В идеально чистой гостиной даже случайно забредший паучок самовыпилился бы.

У меня, видимо, аллергия на не очень дружелюбно настроенных ко мне людей. Я и раньше на таких чихал, но не так буквально же.

Но отвлекаю я безопасника ненадолго. Свечение сгущается, темнеет. Тьма бурлит и выплевывает щупальце, которое резко устремляется ко мне. И сразу второе и третье.

Пахнет жареным во всех смыслах и моя сила окутывает меня коконом. По-прежнему дырявым. Времени латать нет и только надеюсь, что это хоть как-то сможет защитить.

И когда этот недоделанный осьминог касается меня, то я глохну. Визг стоит такой, что кажется лопнут стекла в окнах. Щупальца мельтешат перед глазами, в ушах долбит ультразвуком. Меня просто впечатывает в кресло, не пошевелить и пальцем.

Мое сияние мерцает, кипит, плюясь каплями, разваливается хлопьями. Оглушительная тишина наступает так резко, что выбивает стон. Вашу. Мать…