Белый ворон Одина
Шрифт:
— Меньше беспокойся о мальчишке, — сказал я. — Лучше подумай над тем, какой узор Норны выткут для нас самих. Хотелось бы надеяться, что нити чужого величия не захлестнутся на нашей шее.
Эта зловещая мысль не шла у меня из головы всю дорогу, пока наш струг доблестно преодолевал волховские пороги. Наконец мы достигли Новгорода и высадились на его дощатой пристани. Вот тут-то проказницы-Норны и явили нам свой хитроумный узор. Думаю, Одноглазому он понравился… Во всяком случае, смех его, который с некоторых пор не смолкая звучал в моей голове, стал еще громче.
6
Обнесенная стенами новгородская крепость с ее центральной
Внутри все было устроено, как в лучших исландских домах: повсюду красивые занавески, соболиный мех, ну, и прочее такое. Однако имелись в этой крепости и куда менее симпатичные уголки. Я имею в виду подземную темницу — каменный мешок с осклизлыми стенами, где царила непроглядная темень. Подобное заведение, конечно же, предназначалось для всякой местной голытьбы типа нищих кривичей, галиндов и склавенов. И уж никак не для таких приличных северян, как мы!
Однако воины из княжеской дружины,очевидно, придерживались иного мнения. Потому как именно сюда, в подземную темницу, они нас и бросили, да еще и сообщили напоследок, что выходят отсюда либо на кол, либо на крест (где, кстати, распинают вниз головой).
Мы все здесь очутились — я, Финн, Квасир, Иона Асанес, Торгунна, Тордис, а с ними еще две женщины-рабыни, которые говорили на каком-то непонятном языке. Ну, и конечно, Олав… как же без него. Мальчишка, хоть и хорохорился, но явно был взволнован — я чувствовал, как бьет его нервная дрожь. Полагаю, его мучил не только страх за свое незавидное будущее, но и тот факт, что сегодня он впервые убил человека.
В подземелье было темно, хоть глаз выколи. Лишь прерывистое дыхание моих товарищей по несчастью обозначало их присутствие. И, тем не менее, в этой непроницаемой темноте я различал некие зловещие движущиеся тени. Я ощущал их столь же явственно, как и в ту ночь «ведьминых огней», когда стоял возле гестерингской конюшни. С содроганием сердца я понимал: это стягиваются неупокоенные души мертвецов, спеша насладиться нашим живым теплом — пока еще мы сами не успели присоединиться к ним. Ну, и позлорадствовать, наверное…
Мне ничего не оставалось делать, как сидеть и во всех деталях припоминать этот злополучный день. А ведь начинался он вроде бы неплохо. Высадившись на пристани, мы прошествовали через весь город по скользким от осенней грязи мостовым. Направлялись мы в готландский квартал, где проживало большинство норманнских купцов. Я намеревался разыскать Иону Асанеса, известного нам под детским именем Козленка.
С этой целью мы отправились к Творимиру, чьим заботам в свое время поручили Козленка. Предполагалось, что Творимир обучит мальчишку торговому ремеслу (в особенности торговле с нашими суровыми купцами), а также научит читать и выводить мудреные закорючки на бересте. Мы все тогда согласились, что лучшего учителя, чем Творимир, не сыскать. Ибо человек этот недаром получил прозвище Сорока: его неудержимо тянуло ко всему, что хоть отдаленно блестело.
Дом Творимира, или избапо-здешнему, представлял собой добротную деревянную постройку. Так и казалось, будто нашу северную усадьбу каким-то чудом закинуло в славянский город. Перед домом простирался
обширный двор с конюшнями, крытым сеновалом и крепким амбаром. Да, еще здесь присутствовала непременная баня, которая находится в большой чести у русов. Вместо привычной очажной ямы в углу дома была сооружена большая глиняная печь, которая нам всем очень понравилась.На мой взгляд, хозяина дома правильнее было назвать не Сорокой, а жирной наседкой, ибо, как справедливо заметил Квасир, он весь состоял из сплошных шаров. Два из них составляли жирные ляжки Творимира, из них вырастал еще один большой круг — сорокино брюхо, и венчал все небольшой красный шар, окаймленный седыми волосами — это и была голова нашего знакомца.
После традиционных объятий и похлопываний по плечам нам поднесли угощение — хлеб с солью и холодное пиво из погреба. Творимир уселся на деревянную скамью возле печки и завел разговор. На наш вопрос об Ионе Асанесе он лишь головой покачал.
— Шустрый парнишка, — сказал он, — с мозгами у него все в порядке. И работает неплохо — когда удается засадить его за работу. В последнее время увлекся писаниной, однако пишет не деловые бумаги…
Тут Сорока умолк. Явно наслаждаясь паузой, он прикрыл один глаз, почесал кончик носа и лишь затем с торжеством закончил:
— …а любовные вирши.
Он рассмеялся, и это было устрашающее зрелище: все его круги и окружности пришли в движение — затряслись, заколыхались.
Закатив глаза, Творимир громко продекламировал:
— Ах, что за огонь съедает мое сердце, мое тело и душу! Наверное, это любовь к тебе — твоему телу и твоей душе. Вот бы он зажег такой же огонь в твоем сердце, твоем теле и душе и обратил этот огонь на мое тело и душу. Ну, и все в таком же духе…
— Клянусь костями Тюра! — воскликнул Финн, и в голосе его досада смешалась с восхищением.
— Похоже, мы приехали как раз вовремя, — откликнулся Квасир.
— Тебе тоже не мешало бы написать нечто подобное для меня, — заявила Торгунна, подталкивая мужа локтем в бок.
Квасир в замешательстве посмотрел на супругу. Само допущение — что он может писать любовные стихи — привело его в ужас.
— По счастью, я никогда не умел читать или писать, — наконец сказал он. — Ну, если не считать пары-тройки рун… А теперь-то, когда я лишился одного глаза, вряд ли разумно напрягать оставшийся глаз подобными глупостями.
— Ну, хорошо, — согласилась Торгунна. — Но уж прошептать такое мне на ушко ты можешь?
Творимир молча наблюдал за этой шутливой перепалкой, но один глаз его был неодобрительно прищурен. На своем веку он много поездил и многое повидал, однако в последние годы безвыездно жил среди русов и сам в значительной степени обрусел. Подобно всем славянам, Сорока считал, что женщина должна знать свое место. Недаром же существует присказка: курица не птица, женщина не человек. Другое дело, что вряд ли кто-нибудь рискнул заявить подобное в присутствии нашей норманнской женщины…
— А где же сам Иона Асанес? — спросил я, и Творимир расплылся в чернозубой улыбке.
— Уехал в Юрьев монастырь, — сообщил он как нечто забавное и вновь заколыхался в приступе неудержимого смеха. — Раньше на том месте стояла обычная солеварня, — продолжал Творимир, — но затем понаехали болгарские монахи со своим Белым Христом и греческими церемониями. Молодой князь Владимир живо интересуется такими повадками, а потому принял их очень благосклонно. Меня это тоже устраивает, поскольку монахи должны мне и бесплатно учат мальчишку. Таким образом, в будущем я получу работника, знакомого как с греческим, так и с латынью.