Белый ворон Одина

Тот монстр, которого прикончил Абрахам, успел окоченеть. Молодчик же, который достался нам с Квасиром, выглядел совершенно нормальным — обычный темноволосый рус, без малейших признаков коросты. Прикасаться к нему нам не хотелось, поэтому мы так и не выяснили, каков он под одеждой.

Ну, и, наконец, был еще мальчишка… наша последняя жертва. Славный парнишка с буйной шевелюрой, примерно одного возраста с Вороньей Костью. Лицо его было разбито в кровь, зубы выбиты. Впрочем, боли от падения на камни он уже не почувствовал. Куда там после удара-то мечом, надвое разрубившего позвоночник… Сейчас он валялся бесформенной кучей на земле — точно опорожненный винный бурдюк.

К горлу подступила мерзкая горечь, и мне пришлось сплюнуть. Меня не покидало отвратительное чувство, что нас одурачили. Эти люди вряд ли заслуживали зваться воинами… ну, если не считать того мужика, с которым схватился Финн. И, уж конечно, они не обладали способностью становиться невидимыми. Да имей они в запасе такую магию — позволяющую незаметно пересечь болото, преодолеть палисад и бесшумно уйти от погони, — то неужели бы не использовали ее против нас? Все это я высказал побратимам, щедро поделившись с ними своей горечью.

— Н-да, — согласился Квасир, смахивая изморозь с бороды. — Однако здесь изрядно пованивает протухшей треской.

Тем временем в двух шагах от нас происходила следующая сцена. Абрахам приблизился к кустам, в которых отсиживался наш маленький следопыт, и протянул тому руку. После секундного колебания Морут принял руку и поднялся с земли. Двое извечных недругов обменялись понимающими взглядами и одновременно усмехнулись.

— Мицпа, — тихо произнес Морут.

Позже я выяснил, что слово это является молитвенным обращением к их богу, помогающему сохранить единство разлученных единоверцев.

— К тебе возношу свою молитву, Бог Израиля! — вторил ему Абрахам. — Благодарю тебя за то, не дал мне родиться рабом, язычником, женщиной… и такой вот тварью. Хакадош Барух Ху.

Так и не согнав улыбки с лица, Морут осторожно двинулся вперед, а мы все последовали за ним. Шагали с такой опаской, будто земля могла в любой момент разверзнуться под нашими ногами. Не успели мы пройти и сотни шагов, как проводник наш вскинул руку в предостерегающем жесте.

— Здесь хижина, — вполголоса сказал он.

Хижина стояла на небольшом пятачке среди скал. Сработана она была на славу — длинная, шагов тридцать в длину, с закругленными, словно у драккара, концами и по виду очень прочная. Мне она напомнила жилища финнов — так называемые гаммы, — только финны строят свои дома из торфа. Я обратил внимание, что хижину возвели методом сухой кладки, а все щели меж камнями аккуратно законопатили сухим мхом и дополнительно промазали жидкой грязью. При всей своей длине хижина была на удивление низкой: крыша начиналась как раз на уровне моих плеч. Внутрь вела крепкая деревянная дверь с металлической обивкой.

Финн на пробу грохнул о дверь рукоятью своего Годи, и тут же в ответ послышались негромкие причитания. Оставалось лишь гадать, кого — или что — мы встретим за этими каменными стенами.

— Ну, по крайней мере, хозяева дома, — хищно ощерился Финн. — Хотя излишне гостеприимными их не назовешь…

Он пару раз пихнул дверь плечом — так, проверка на прочность, — затем разбежался и приложился как следует. Деревянная дверь не выдержала и треснула. После этого хватило одного хорошего удара ногой, чтоб она слетела с петель и рухнула внутрь дома. Плач и завывания стали громче.

Финн уже собирался нырнуть в низкую дверь, но я положил руку на косяк, преградив ему дорогу. Честно говоря, мне не слишком хотелось заходить внутрь, но это являлось моей обязанностью. Как-никак, я был ярлом…

— Вот именно поэтому мне не приходится ходить за дровами, — пояснил я с усмешкой.

Финн в ответ тоже ухмыльнулся и уступил дорогу с шутовским поклоном.

Внутри хижина оказалась не такой уж низкой. Очевидно, она была частична утоплена в скале, на которой стояла. Я низко согнулся и, загородившись щитом, юркнул в дверной проем. Пол в хижине оказался тоже каменным — в отличие от наших домов, где полы всегда земляные, хорошо утоптанные. Зато освещение было привычно-скудным, и я отчаянно заморгал, пытаясь поскорее сориентироваться в длинном, задымленном помещении. Меч я держал наготове, ибо одному Одину известно, что меня поджидало в этом рассаднике болотной нечисти.

Я был готов ко всему, но только не к тому, с чем столкнулся. Навстречу мне сразу же рванулся тонкий жалобный голосок: «Пощадите нас!»

Их было четверо — все женщины. Одна из них выглядела откровенной старухой: оплывшее, изможденное тяжким трудом тело, уродливые морщинистые руки, прятавшиеся в складках убогой рваной юбки. Вторая женщина, помоложе, забилась в глубину алькова, где стояла грубо сколоченная кровать. Это ее тихий плач доносился сквозь двери. Еще одна обитательница хижины показалась мне довольно хорошенькой. Сначала я увидел лишь длинные светлые волосы. Затем заметил еще кое-что — смелый и независимый взгляд голубых глаз и крепкие мускулистые руки (клянусь богами, ее предплечье по мощности не уступало моему собственному). И этими самыми ручищами женщина прикрывала свой живот, словно пытаясь защитить то, что находилось внутри.

Ну а четвертой была совсем еще молодая девчонка, сидевшая на корточках возле погасшего очага. Она была обнажена, так что я смог хорошо разглядеть ее: лягушачья мордочка, вылупленные глаза, знакомые чешуйки на коже. О боги! Девчонка была вся чешуйчатая и очень, очень напуганная.

— Пощадите нас! — повторяла она на исковерканном норманнском наречии.

Женщина постарше начала плакать и причитать в голос. Светловолосая шагнула мне навстречу, руки ее были простерты вперед. И тут до меня дошло: это, наверное, и есть те самые похищенные поселянки. На мгновение меня охватила паника, я вспомнил жуткие истории про русалок. Однако здешние женщины настолько не походили на зеленоволосых искусительниц из рассказов Олава, что я сразу же успокоился.

— Вы из деревни? — громко спросил я.

При звуках моего голоса девушка резко остановилась, будто споткнулась. Думаю, ее напугал резкий тон. Слов-то она понять не могла, ведь я не говорил по-полянски.

Я порылся в памяти в поисках названия их городища.

— Малкиев? — спросил я наконец.

Она кивнула, и ее головка с пшеничного цвета волосами слегка поникла — или это мне только показалось? Да нет же, вот она горько вздохнула. Непонятно.

— Пощадите нас, — снова подала голос девочка-лягушка (она по-прежнему сидела возле очага).

Я обратил внимание, что одна из ее детских грудей была чешуйчатой лишь наполовину. Вторая половина выглядела обычной — белого цвета, с наметившимся розоватым соском. Было ясно, что это единственные слова, которые она знает по-норманнски. Да и то удивительно: откуда ей вообще известна наша речь?

Тем временем в дверях показались остальные участники нашей вылазки. Притихшие было женщины снова громко завыли. Я велел Абрахаму и Моруту вывести их наружу. Пока они забирали двоих — старуху и светловолосую, девчонка проворно отползла в уголок и там затаилась. Сидевшая в алькове женщина даже не шелохнулась. Только рыдала, да так жалобно, будто сердце ее разрывалось от горя.