Бен-Гур

Лицо норманна засветилось удовольствием. Он поговорил со своим товарищее и после его ответа произнес с наивностью желающего позабавиться ребенка:

– Подождите, пока я скажу начинать.

Несколькими пинками он выдвинул кушетку и не спеша начал укладывать на неесвои дородные формы. Расположившись поудобнее, он сказал:

– Теперь начинайте!

Тотчас же Бен-Гур пошел на противника.

– Защищайся, – сказал он.

Тот поднял руки.

Теперь, когда они стояли лицом к лицу, между ними не только не было заметно несходства, но, наоборот, они, как родные братья, походили друг на друга. Уверенной улыбке незнакомца Бен-Гур противопоставил серьезность, которая, если бы тот знал его силу, послужила бы ему отличным признаком близкой опасности. Оба понимали, что бой должен быть смертельным.

Бен-Гур правой рукой сделал ложное движение. Незнакомец отразил его, слегка выдвинув левую руку. Прежде, чем он успел оборониться, Бен-Гур схватил его за кисть руки и сжал своей, которую годы, проведенные на веслах, сделали страшной, как клещи. Нападение было совершено врасплох, и защищаться не было времени. Броситься вперед, перенести руку противника на уровень его глотки и загнуть ее за его правое плечо, повернуть его к себе левым боком и левой свободной рукой нанести верный удар, удар по голой шее пониже уха, – все это были мелкие подробности. Во втором ударе не было нужды. Злодей тяжело, даже не крикнув, повалился на пол. Бен-Гур обернулся к Торду.

– Га! Каково? Клянусь бородой Ирмина! – с удивлением вскричал последний, приподнявшись и сев на кушетке. Потом он рассмеялся:

– Ха, ха, ха! Сам я не мог бы сработать лучше.

Он спокойно осмотрел Бен-Гура с ног до головы и, встав, уставился ему в лицо с нескрываемым восхищением.

– Это мой прием: тот самый прием, который я в течение десяти лет практиковал в школах Рима. Ты не еврей. Так кто же ты?

– Ты знал Аррия, дуумвира?

– Квинта Аррия? Еще бы, он был моим патроном!

– У него был сын.

– Да, – сказал Торд, причем его истасканное лицо чуть-чуть оживилось, – я знавал этого доброго молодца. Из него мог бы выйти царь гладиаторов. Сам кесарь хотел быть его патроном. Я научил его тому приему, который ты испробовал на нем, – прием этот доступен только для таких мышц и для такого кулака, как мои. Много венков я выиграл им.

– Я сын Аррия.

Торд пододвинулся ближе и подверг его внимательному осмотру, после чего глаза его засветились неподдельным удовольствием и он со смехом протянул руку.

– Ха, ха, ха! А ведь он говорил мне, что я найду здесь иудея, иудейскую собаку, убить которую все равно что послужить богам.

– Кто это тебе говорил? – спросил Бен-Гур, принимая протянутую руку.

– Мессала. Ха, ха, ха!

– Когда, Торд?

– Прошлой ночью.

– А я думал, что он ранен.

– Ему больше нельзя будет ходить. Говорил же он со мной в промежутки между стонами, лежа в постели.

Эти несколько слов живо изобразили всю силу ненависти. И Бен-Гуру стало ясно, что римлянин, пока он жив, будет для него опасным и будет неутомимо преследовать его. Ему оставалось одно мщение, чтобы несколько скрасить свою разбитую жизнь. Понятна теперь и та цепкость, с какой схватился он за богатство, проигранное им на пари Санбаллату. Бен-Гур мысленно окинул все обстоятельства, ясно представляя себе различные способы, какими враг его мог стать ему на дороге в деле, предпринятом им во имя грядущего царя. Почему бы и ему не прибегнуть к римскому способу? Человек, нанятый убить его, мог бы согласиться нанести и ответный удар. Он мог предложить высокую плату. Искушение было сильно, и в нерешительности он случайно взглянул на своего мертвого противника. Тот лежал с побледневшим, поднятым кверху лицом, замечательно похожим на его. Свет озарил его сознание, и он спросил:

– Торд, сколько Мессала должен дать тебе за умерщвление меня?

– Тысячу сестерций.

– Ты их получишь, и вот что я тебе скажу: к этой сумме я прибавлю еще три тысячи.

Великан размышлял вслух:

– Вчера я выиграл пять тысяч, от римлянина одна – шесть. Дай мне четыре, добрый Аррий, еще четыре, и я крепко постою за тебя, хотя бы старый Торд, мой тезка, и поразил меня за это своим молотком. Давай четыре, и я убью лжеца патриция, если ты только прикажешь. Мне стоит лишь прикрыть ему рот моей рукой – и готово.

Он наглядно изобразил это, положив руку на свой собственный рот.

– Я вижу, – сказал Бен-Гур. – Десять тысяч сестерций – целое состояние. Оно даст тебе возможность вернуться в Рим, открыть винную лавочку близ большого цирка, и жить так, как подобает первому из ланист.

На лице великана от удовольствия, доставленного ему такой картиной, старые шрамы покраснели, как будто они были недавнего происхождения.

– Четыре тысячи я дам, – продолжал Бен-Гур, – и то, что придется тебе сделать за эти деньги, не запачкает твоих рук в крови, Торд. Выслушай теперь меня. Не похож ли твой друг на меня?

– Я бы сказал, что это яблочко от той же яблони.

– Так. Если я оденусь в его тунику, а на него надену мое платье и мы с тобой выйдем отсюда вместе, оставив его здесь, то не получишь ли ты свои сестерции от Мессалы? Тебе нужно только уверить его, что мертвец этот – я.

Торд расхохотался до слез.

– Ха, ха, ха! Никогда никому так легко не доставались десять тысяч сестерций – и винная лавка у большого цирка!.. И все это за одну только ложь и ни капли пролитой крови! Твою руку, о сын Appия! Переодевайся, и если когда-нибудь ты будешь в Риме, не забудь спросить, где винная лавка Торда. Клянусь бородой Ирмина, я отпущу тебе самого лучшего вина, хотя бы мне пришлось занять его у кесаря.

Они снова пожали друг другу руки, после чего Бен-Гур приступил к переодеванию. Затем они условились, что ночью к Торду явится посланник с четырьмя тысячами сестерций. Когда они были готовы, великан постучал в дверь. Она открылась. На выходе из атриума он провел Бен-Гура в смежную комнату, где последний довершил свой наряд, надев грубую верхнюю одежду мертвого бойца. Они расстались в Омфалусе.

– Не забудь, о сын Аррия, не забудь: винная лавка близ большого цирка. Ха. ха, ха! Клянусь бородой Ирмина, никогда так дешево не доставалось богатство! Да хранят тебя боги.

Оставляя атриум, Бен-Гур бросил последний взгляд на злодея, лежавшего уже в иудейской одежде, и остался доволен. Сходство было поразительное. Если Торд сдержит слово, обман навсегда останется тайной.

Ночью в доме Симонида Бен-Гур рассказал доброму человеку обо всем происшедшем во дворце, и между ними было условленно, что спустя несколько дней с целью розыска местопребывания Бен-Гура будет объявлено публичное расследование. Надо было как бы случайно и вместе с тем осторожно донести суть дела до сведения Максентия. Затем, если тайна не будет обнаружена, то это будет означать, что Мессала и Грат успокоились и довольны, и Бен-Гур может свободно отправиться в Иерусалим продолжать розыски своих родных.

При расставании Симонид с отеческим чувством простился с ним и благословил его. Эсфирь проводила молодого человека до спуска вниз.

– Если я найду свою мать, Эсфирь, ты поедешь к ней в Иерусалим и будешь Тирсе сестрой.

С этими словами он поцеловал ее.

Был ли это только братский поцелуй?

Он переправился через реку в том месте, где недавно находился стан Ильдерима, и здесь нашел араба, который должен был служить ему проводником. Были выведены лошади.

– Это твоя, – сказал араб.