Бен-Гур

Они не могли спросить о происходящем снаружи. Кто был противником? Что, если друзья, братья, соотечественники? Задумавшись об этом, читатель поймет, какая необходимость двигала римлянином, приковывающим несчастных к скамьям.

Впрочем, времени для таких размышлений у них было немного. Звук строящихся за кормой галер привлек внимание Бен-Гура, и «Астрея» закачалась на мелких волнах. Он понял, что сзади находится целый флот, маневрирующий и строящийся, возможно, для атаки.

Новый сигнал с палубы. Весла опустились, и галера едва ощутимо двинулась вперед. Ни звука снаружи, ни звука внутри, но каждый инстинктивно пошире расставил ноги, приготовившись к удару, и само судно, казалось, прониклось этим чувством, затаило дыхание и кралось, как тигр.

В таких ситуациях теряется представление о времени, и Бен-Гур не мог оценить, сколько они прошли. Наконец, трубы на палубе громко пропели длинную, чистую ноту. Доска хортатора зазвенела. Гребцы до предела занесли весла, полностью погрузили их и разом рванули изо всех сил. Галера, дрожа каждой доской, ответила прыжком. Прозвучали новые трубы — только сзади, ни одной впереди, откуда доносился лишь усиливавшийся гомон голосов.

Мощный удар. Гребцы перед платформой начальника качнулись, некоторые упали со скамей; судно осело на корму, затем выпрямилось и пошло вперед еще более неудержимо, чем прежде. Пронзительные крики ужаса перекрыли звуки труб и ломающегося дерева, Бен-Гур чувствовал, как киль под ногами крошит и топит что-то. Люди вокруг в страхе глядели друг на друга. С палубы донесся вопль восторга: римский клюв победил! Но кто были те, кого приняло море? На каком языке они говорили, с какой земли пришли?

Ни остановки, ни промедления! «Астрея» рвалась вперед. Матросы, сбегая по лестнице, окунали хлопковые шары в чан с маслом и бросали их своим товарищам наверху. К ужасам сражения добавлялся огонь.

Галера накренилась так, что верхние гребцы едва удержались на скамьях. И снова радостные крики римлян мешались с криками отчаяния. Вражеское судно, подхваченное рычагом на носу «Астреи», было поднято в воздух, чтобы затем быть сброшенным и утонуть.

Крики нарастали справа, слева, впереди и сзади, превращались в неописуемый гам. Время от времени треск дерева и крики ужаса говорили, что еще одно судно разбито и идет ко дну, а команда его тонет в водоворотах.

Однако потери несли обе стороны. То и дело через люк спускали римлянина в доспехах и клали его, истекающего кровью, иногда умирающего, на пол.

Временами в каюту врывались клубы дыма, смешанного с паром, воняющего горелой человеческой плотью, и тогда тусклый свет превращался в желтую муть. Задерживая дыхание в такие минуты, Бен-Гур понимал, что они проходят мимо корабля, горящего вместе с прикованными к скамьям гребцами.

Все это время «Астрея» пребывала в движении. Но вдруг она остановилась. Передние весла были выбиты из рук гребцов, а гребцы — со своих скамей. На палубе поднялась бешеная беготня, о бока со скрежетом терлись чужие борта. Впервые за время боя стук молотка затерялся в шуме. Люди в страхе бросались на пол или в страхе огладывались, ища, где спрятаться. В разгар этой паники какое-то тело свалилось или было сброшено в люк, и упало подле Бен-Гура. Он увидел полуобнаженную грудь, массу упавших на лицо волос, плетеный щит, обтянутый бычьей кожей, — белокожий варвар с севера, лишенный смертью добычи или мести. Как он попал сюда? Железная рука подцепила его с палубы противника — нет, «Астрею» взяли на абордаж! Римляне дерутся на своей палубе.

Холодная дрожь пронизала молодого еврея: Аррий в опасности, может быть, борется за жизнь. Если его убьют!.. Бог Авраама, не допусти этого! Надежды и мечты, пришедшие так поздно, неужели это только надежды и мечты? Мать и сестра, дом, родной очаг, Святая Земля — неужели он не увидит их? Он огляделся; все смешалось в каюте: гребцы, парализованные страхом, сидели на скамьях, люди слепо метались, не разбирая направления, и только начальник, невозмутимый как всегда, напрасно бил своим молотком и ожидал приказов трибуна, демонстрируя в красном полумраке несравненную дисциплину, победившую весь мир.

Пример оказал благоприятное действие на Бен-Гура. Он овладел собой настолько, чтобы осмыслить происходящее. Честь и долг приковывали римлянина к платформе, но от него требовали совсем иного. Если он умрет рабом, кому пойдет на пользу эта жертва? Для него делом долга, если не чести, было остаться в живых. Жизнь его принадлежала семье. Реальные, как никогда, встали перед ним родные образы: он видел простертые руки, слышал зовущие на помощь голоса. Он идет к ним. Он рванулся… и остановился. Увы! Римское правосудие свершилось, и пока приговор в силе, бегство бессмысленно. Во всем огромном мире нет места, где он почувствует себя вне досягаемости имперской власти — ни на суше, ни в море. Пока свобода не будет дана законом, он не сможет жить в Иудее и выполнять сыновний долг, которому решил посвятить себя; жизнь же в другом месте не имела для него цены. Боже правый! Как ждал он, как молился об освобождении! Как долго оно откладывалось! И вот, наконец, трибун подает ему надежду, — как иначе можно истолковать сказанное — и теперь спаситель должен умереть? Мертвые не приходят на помощь живым. Этого не должно быть — Аррий не умрет. По крайней мере, лучше погибнуть вместе с ним, чем жить галерным рабом.

Бен-Гур огляделся еще раз. Бой наверху продолжался; вражеские корабли продолжали крушить борта. Рабы на скамьях изо всех сил пытались разорвать цепи и, убедившись в тщетности усилий, начинали выть, как безумные; охрана бежала наверх; дисциплина бежала вместе с ней, уступив место панике. Нет, начальник не покинул своего места, не утратил обычной невозмутимости — безоружный, если не считать деревянного молотка, стуком которого наполнял каюту. Бен-Гур бросил на него последний взгляд и метнулся прочь — не бежать — искать трибуна.

Одним прыжком преодолел он расстояние до лестницы, вторым — половину ступеней и уже видел кусок багрового от огней неба, кусок моря, покрытого кораблями и их обломками, кусок боя, у штурманской палубы, где множество нападающих теснило горстку защитников, — и в это мгновение ноги утратили опору и он был брошен назад. Пол, на который он упал, вставал дыбом и разваливался на куски, потом вся задняя часть корпуса отделилась, море, шипя и пенясь, рванулось внутрь, тьма и вода поглотили Бен-Гура.

Нельзя сказать, что юный еврей спасся. Помимо обычных, природа хранит неизмеримые силы, проявляющиеся в крайней опасности, но тьма и ревущая, бешено крутящаяся вода лишили его сознания, и даже дыхание он задержал инстинктивно.

Хлынувшая вода бросила его обратно в каюту, где ждала смерть, но уже уйдя на многие сажени вниз, он был выброшен из полого объема вместе с обломками галеры и, еще не достигнув поверхности, ухватился за один из них. Мгновения тьмы показались годами, но они закончились, он наполнил свежим воздухом легкие, стряхнул воду с волос и глаз, забрался повыше на обломок доски и осмотрелся.

Смерть едва не настигла его под волнами, но и здесь она была повсюду — повсюду и во всевозможных формах.

Сквозь густой дым светились ядра пламени, в которых нетрудно было определить горящие суда. Бой продолжался, и еще нельзя было назвать победителя. По воде скользили тени проходящих галер, из-за завесь бурого дыма доносился треск сталкивающихся бортов, но опасность была ближе. Когда «Астрея» пошла под воду, на ее корме, как мы помним, находились римский экипаж и команды двух атаковавших пиратских судов — все они оказались в море. Многие противники вместе вынырнули на поверхность и, цепляясь за одну доску, продолжали схватку, начатую, быть может, еще под водой. Душа друг друга, нанося удары мечами и дротиками, они превратили в арену сражения исполосованные мраком и отблесками света волны. Ему не было дела до их борьбы — все это были враги, каждый из которых, не задумываясь, лишил бы его жизни ради спасительного обломка дерева. Бен-Гур поспешил отгрести в сторону.

В это время донесся плеск весел, и он увидел приближающуюся галеру. Высокий нос казался вдвое выше, блики, как клубки змей, сновали по резьбе на бортах. Вода под килем пенилась.

Он изо всех сил забил ногами, толкая тяжелую, неповоротливую доску. Секунды были драгоценны — половина любой из них могла стоить ему жизни или смерти. И тут из моря на расстоянии вытянутой руки блеснул золотом шлем. Потом показались руки с растопыренными пальцами — большие и сильные руки — раз ухватившись, они не дали бы сбросить себя. Бен-Гур рванулся прочь. Над водой поднялась голова, несущая шлем, руки судорожно забили, голова повернулась, и свет упал на лицо. Рот распахнут, невидящие глаза широко раскрыты, бескровная бледность утопленника — можно ли представить более жуткое зрелище? Но его встретил крик радости, и, не успев снова скрыться под волной, тонущий был схвачен за цепь шлема под подбородком и втащен на доску.