Бенкендорф. Сиятельный жандарм

«Os'erais je done supplier humblement Votre Majestf'e d’avoir la gr^ace de me faire savoir en quoi j’ai pu avoir le malheur de manquer. Je ne saurais vous voir partir, sire avec l’id'ee accablante d’avoir peut-^etre d'em'erit'e les bont'es de Votre Majest'e Imp'eriale» [53] .

Он сам отвез письмо во дворец и передал дежурному флигель-адъютанту Германну. Он прождал более двух часов, пока Германн сообщил, что письмо государь взял и, прочитав, к кому оно обращено, опустил на край стола. Немного погодя спрятал конверт в ящик. Только тогда успокоенный Бенкендорф отправился домой. Он не мог вообразить, что государь оставит письмо без ответа, — пусть устного. Но из Каменноостровского дворца так и не последовало никакого отклика.

53

Осмелюсь ли я униженно умолять ваше величество смилостивиться и поставить меня в известность, в чем я имел несчастие провиниться. Я не смогу видеть вас, государь, уезжающим, с тягостной мыслью, что, быть может, я заслужил немилость вашего императорского величества ( фр.).

Государь уехал в предрассветный час. Лошадьми правил лейб-кучер Илья Байков. В карете сидел камердинер Федоров. Анисимов уже находился в Таганроге. Метрдотель Миллер поместился вместе с капитаном Годефруа в небольшом возке. Ни конвоя, ни свиты. У заставы государь остановил карету и долго смотрел на медленно проступающий сквозь ночной мрак город.

Когда Бенкендорф узнал, как государь покинул Петербург, он искренне пожалел этого человека, несмотря на нанесенную обиду, и подумал с грустью, что вряд ли разочарованному суетностями мира и впавшему в мистицизм властелину необъятной страны судьба позволит еще раз увидеть свою столицу. Недобрые предчувствия охватили Бенкендорфа. Что ждет Россию? Его жизнь неразрывно связана с царствующей фамилией, и теперь, когда дом в Фалле почти готов, ничто не может разорвать вековую связь. Он не хочет, чтобы дочери были лишены крова, родного очага и родительской заботы, как были лишены в детстве он и брат Константин.

Новый властелин — новая ситуация

Фельдъегерь Вельш поднял Бенкендорфа затемно. Великий князь Николай просил приехать в Зимний незамедлительно.

— Что случилось? — спросил Бенкендорф у Вельша, которого знал давно и сам давал ему поручения, когда нес дежурства будучи флигель-адъютантом.

Вельш — старый служака, у него нюх собачий. С детских лет при правительственной связи — сперва на конюшне, потом берейтором, а лет пятнадцать — в фельдъегерях.

— Эстафета из Таганрога прибыла. Барон Фредерикс…

— Какой Фредерикс? Полковник?

— Нет, измайловец. Адъютант государя. Привез письмо от генерала Дибича Ивана Ивановича. Вероятно, с подробностями о кончине государя.

Бенкендорф, на ходу одергивая мундир и застегиваясь, повалился в сани, не успев надеть шляпы. Господи Боже мой! Что ждет Россию?!

— Гони! — крикнул Вельш кучеру. — Во дворец обратно. К Салтыковскому!..

Мигом домчали. Бегом по лестнице и короткому коридору. Великий князь сидел один у столика, на котором чадил канделябр. Увидев Бенкендорфа, облегченно вздохнул.

— Прости, что поднял. Садись. Передохни. Малышев! — позвал он камердинера. — Завари генералу моего в кружку! Брата жаль! За что кара постигла нас?!

На столике лежал распечатанный пакет. Великий князь протянул Бенкендорфу сдвоенный лист.

— От Дибича. Читай отсюда. — И великий князь указал пальцем строку. — Что скажешь?

Бенкендорф пробежал глазами неровную цепочку букв.

— Ваше величество, это для меня не новость. Я вас предупреждал давно. Я посылал записку моего служащего покойному императору. Фамилии заговорщиков давно известны графу Милорадовичу.

— Перелистай доклад. — И великий князь достал из пакета мелко исписанные страницы, вырванные из офицерского блокнота, скрепленные с бумагами большего формата.

— Подробности, касающиеся второй армии и Южных поселений. Понятно, что граф Витт не мог просмотреть поднятую заговорщиками суету. Он человек опытный. Наполеоновский волонтер! Верить ему вообще ни в коем случае нельзя. Великий князь Константин Павлович его хорошо знает. Витт перебежчик.

— Как все поляки! Говорят, он воевал при Аустерлице?

— С июня 1812 года у нас. Граф Барклай-де-Толли использовал его качества вполне. Покойный государь хвалил Витта. Осведомлен. Ловок. Порядочный негодяй. Но в данном случае искренен.

— Но это ведь ужас! Какой-то Шервуд! Капитан Вятского полка Май… Май… Как его там?

Бенкендорф заглянул в бумаги. Новый властелин доверяет ему и считает хорошим посредником. Пронеслось в мыслях: допущен в тайное тайных.

— Майборода, — ответил Бенкендорф.

— Что за фамилия дурацкая?

— Обыкновенная, украинская. Подобных много. Перебейнос… и прочее. Но дело не в этом. Тут давно надо принять решительные меры.

— Я отдам приказ отыскать и арестовать капитана Гвардейского генерального штаба Никиту Муравьева. На него указывают как на главнейшего мятежника. Алексей Андреевич, уж с чьих слов не знаю, позавчера все утро твердил мне о заговорщиках, перечисляя фамилии усерднейших. Я не могу поверить в то! Милорадович твердит обратное. В Петербурге тихо, как никогда. Нужны хоть какие-нибудь доказательства! Если тронуть гвардию, обвинив того же Никиту Муравьева без оснований, что подумают о нас?! К чему это может повести? Где наша хваленая незыблемость? У кого искать совета? Коли военный генерал-губернатор, доверенное лицо покойного брата, уверяет что ситуация находится под контролем, как усомниться?! Ведь и ты, Александр Христофорович, в друзьях у Милорадовича ходишь — не так ли? А он человек опытный, герой войны и любимец брата.

— Он любимец двух братьев, — сказал Бенкендорф. — Что касается моей дружбы с Михаилом Андреевичем, то замечу — мы с ним в оценке происходящего не едины. Он на штык более полагается, чем на разумные и предупредительные меры.

Новый властелин тонко понимает роль, которую избрал для себя Бенкендорф.

— Я хотел от тебя это слышать. Я доверяю тебе, ты человек надежный, и полки, о которых болтают, не понаслышке знаешь. Поезжай к Милорадовичу сегодня. Надо все-таки ясно представлять, каковы его действия. Ты знаешь, что я первым присягнул Константину и что из того получилось? Переписка с Варшавой только запутала дело. Больше двух недель император Константин в столицу не едет. Что стоит за сим? Я решил действовать в соответствии с документами, оставленными покойным братом. Пусть будет переприсяга. Сенат, Синод и Государственный совет предупреждены.

— Государь! — воскликнул Бенкендорф. — Я весь ваш! Не сомневайтесь в правильности своих поступков. Письмо из Таганрога убедительно свидетельствует, что ни в ком, кроме вас, не видят более повелителя.

— Будь при мне, Александр Христофорович, я не струшу и не отступлю от правого дела. Спокойствие империи сумею обеспечить. Поезжай к Милорадовичу. Не мне тебя учить зачем. Жду от тебя хороших известий. Матушка тебе кланяется. Она вполне разделяет мой образ мыслей.

Они распрощались, и Бенкендорф уехал домой. Положение, конечно, становилось щекотливым. Великий князь Михаил в сомнении прав — трудно растолковать народу и гвардии необходимость переприсяги. Правильность упреков князя Голицына бесспорна. Зачем великий князь поспешил и прочих вовлек? Сперва надо было прочесть в Государственном совете манифест покойного императора и сопутствующие документы, а после принимать решение о присяге. Милорадович сторонник Константина и немедленного принятия присяги. Ни дня без властелина! Ни дня без императора! Корона для нас священна! Иначе возмущение от пущенных злоумышленниками кривотолков.

Фанфарониада героя

Бенкендорф сумел встретиться с Милорадовичем только днем. Граф пребывал в прекрасном настроении. Балерина Телешова подарила ему воздушный поцелуй.

— Дорогой мой, все это пустяки! Тут и беспокоиться не о чем. У меня в кармане более шестидесяти тысяч солдат. Какие могут быть беспокойства? Кто отважится? Говоруны? Да никогда в жизни. Сия болтовня мне известна. И болтуны тоже переписаны. — Милорадович указал пальцем ла записную книжку, лежащую на столе. — Просто с меня хотят стянуть лишние деньги! Вот он хочет. — И заслуженный воин, по сути презирающий занятия, которыми ему было предписано заниматься в качестве военного генерал-губернатора столицы, указал пальцем на представительного господина приятной наружности, скромно сидящего поодаль у окна.