Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:

— Шервуд знает обстановку в Малороссии и имеет там связи. Не отправить ли его в Киев?

— Пожалуй! Но он сам в надзоре нуждается. Мошенник отпетый. Ты наладил делопроизводство и прохождение бумаг, Максимилиан Яковлевич. Теперь не худо бы приступить к осмыслению собранного и разместить все по разделам. Особое внимание надо уделить последствиям бунта на Сенатской. Корешки-то остались. Мне государь вчера заявил, что причины бунта до сей поры с точностью не установлены. Какие выводы ты можешь представить императору? Есть ли что-нибудь экономическое? Ведь любая революция — это война негодяев против честных людей. Всякие оборванцы, завидующие богатым, желают сесть на их место. Все средства, способствующие достижению цели, для подобной публики хороши. Они ничем не гнушаются, лишь бы только избавиться от людей почтенных, завладеть их состоянием и должностями. Девиз этой партии, стремящейся к уничтожению монархического принципа: «^Ote toi pour que je m’y place» [68] . Вот для чего они возбуждают народные страсти, страсти толпы. Естественно, что благо народа есть только предлог для преступной и своекорыстной деятельности. Смоленский помещик — убийца Милорадовича и Стюрлера — буквально вопил на меры, принятые при устройстве дороги на Таганрог, по которой следовал покойный государь. Показатель важный! Надо эту линию, Максимилиан Яковлевич, разработать и выступить

с собственной оценкой, не дожидаясь нового возмущения или доносов какого-нибудь Шервуда.

68

Освободи это место, чтобы я его занял ( фр.).

— Я совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, и кое-что в указанном направлении делается. Начальные выводы могу предложить сию минуту.

Бенкендорф с сомнением взглянул на фон Фока, хотя отчеты, полученные в Москве, убедили в способности человека, которого он вскоре назначит управляющим III отделением, мыслить четко и анализировать происходящее достаточно глубоко. Для сотрудника высшей наблюдательной полиции мало добыть факт — надо его еще правильно понять и оценить.

— Есть вполне достоверные данные, что либералы все, что разумеется под словом «казна», в том числе ломбарды и банки, рассматривают как собственность царской фамилии.

— Но это ведь не так! Это ложь!

— Александр Христофорович, вы две минуты назад говорили о разжигании народных страстей. Зачем за примером далеко ходить?! Солдату — о рекрутчине и сроке службы, крестьянину — о скором освобождении, а дворянину, землевладельцу, купцу, чиновнику — о чем? О ссудных кассах, о банках, о закладных и прочем экономическом. Одной из главных побудительных причин, породивших отвратительные планы людей четырнадцатого декабря, были клеветнические утверждения, что занимавшее деньги дворянство является должником не государства, а царской фамилии. Отсюда и проистекало дьявольское рассуждение, что отделавшись от кредитора, отделаются и от долгов. Мысль эта весьма живуча и распространена. И мы с ней будем и в дальнейшем сталкиваться на протяжении ряда лет. Неприятные и лживые пересуды усиливаются национальными противоречиями. Либералы кричат, что царская фамилия — немцы, а дворянство сплошь русское. В окружении Ермолова дня не проходит без выпадов в адрес немцев и вообще — иностранцев. Партия адмирала Мордвинова выдает себя исключительно за русскую и патриотическую. Таким образом, количество недовольных удваивается, если не утраивается.

— Заметь изложенное на бумаге. Шервуда гони в Киев для проверки состояния дел. Кроме того, надо подготовить инспекцию для поездки на Соловецкие острова и в Сибирь. Твои соображения, я полагаю, заинтересуют государя. Словом, старайтесь, господин фон Фок. Для вас наступают новые времена. Старайтесь, и воздастся вам по делам вашим!

Консерваторы

Бенкендорф приезжал на службу спозаранку. Он завел деятельный порядок. Накануне чиновники трудились за полночь, чтобы приготовить суточный отчет. Письма, донесения и прочее неотложное размещалось на отдельном столе в кабинете. Наиважнейшее раскладывалось на бюро, за которым Бенкендорф проводил несколько часов. Затем ехал в Зимний. Оттуда — домой обедать, после короткого отдыха вновь появлялся на службе. Два раза в неделю принимал посетителей. Вечером, если государь не призывал, Бенкендорф обсуждал с фон Фоком поступившие материалы, советовался и с рядовыми чиновниками — специалистами в различных областях, читал личные письма и делал разного рода пометы на донесениях, требующих более глубокого ознакомления. Свободного времени не оставалось. Железный порядок господствовал в каждой комнате. Дежурные офицеры следили за дисциплиной. С первых дней агенты встречались с сотрудниками на приватных квартирах. Отпуск средств и денежные расписки о выдачах находились в одних руках, и во всякую минуту Бенкендорф мог получить абсолютно точные данные о расходовании средств. Были три проблемы, которые требовали настоятельного решения. Первая из них — необходимость посылки офицеров корпуса жандармов за границу для приобретения необходимых навыков следствия и розыскной работы. Вторая проблема — наблюдение за офицерами и солдатами в гвардейских частях и армии. Третья — борьба с бюрократией и взяточничеством. Бенкендорф отлично понимал, что именно бюрократия ежеминутно порождает взяточничество. А взяточничество, по мнению обер-полицеймейстера Княжнина, даже в полиции достигло невероятных размеров. Взяточничество разъело всю государственную — некогда слаженную — систему. Городское хозяйство буквально разваливалось под напором взяточников. Армейские поставки целиком зависели от подкупности чиновников. Куда больше! Бенкендорфу стали известны факты, что за мзду полицейские офицеры и караульные в Петропавловской крепости свободно устраивали свидания с арестантами, в том числе и политическими преступниками. До вторжения Наполеона в Россию и мятежа на Сенатской, то есть в первое десятилетие царствования императора Александра и несколько лет после возвращения оккупационного корпуса из Франции, гражданская атмосфера в стране была иной. Первые признаки разложения Бенкендорф ощутил после семеновской истории. Последние годы правления императора Александра были окрашены в мистические тона. Он явно утомился. А между тем жизнь в Петербурге отличалась относительной свободой, довольством и даже роскошью. По улицам разъезжали красивые английские кареты, лошади в прекрасной русской упряжи. Окрестности столицы были ухоженны и чисты. Они производили великолепное впечатление и выглядели лучше, чем окрестности Парижа. В праздничные дни сюда привозили знать длинногривые кони, которых еле сдерживали богато одетые бородатые кучера в разноцветных шляпах. Маленькие изящные форейторы сидели в седлах как влитые и походили на куколок. Екатерингофский парк привлекал своими гуляниями. Экипажи кружились в замысловатом танце по аллеям. Тропинками шли целые выводки купеческих семейств. Мужчины в русском платье, жены и дочери одеты по европейской моде. Убранство часто контрастировало с широкоскулым лицом, приплюснутым носом и желтоватым цветом кожи. Везде царило веселье. Лихо торговали напитками и пирожками маленькие кабачки. К русским горам выстраивались длинные очереди. Словом, жизнь бурлила. Но император Александр с каждым годом становился мрачнее. Не спасало и увлечение сельским хозяйством. В Царском Селе по лугам бродили тучные стада коров и овец. Коровы были разных пород — холмогорские, тирольские, украинские. Император носил мундиры из шерсти собственных овец.

Петербург украшался и разрастался. В Гостином дворе можно было купить, и дешевле, чем в Париже, не только ягоды, но и экзотические фрукты. Огромные ананасы стоили сто франков. Казалось, все обстояло благополучно. Однако ни в обществе, ни в императорской семье не было спокойно. Что вынудило императора предпочесть Таганрог Южной Италии или Франции? Ведь берег моря зимой там открыт для холодных ветров.

Много непонятного принесли последние годы владычества императора Александра. Происшедшая вспышка на Сенатской будто бы была предопределена его внутренним состоянием неустройства. Преданных трону людей,

способных внести в правление новый дух, император, подобно своему отцу, отвергал. Бенкендорф это чувствовал на собственном примере. Желания и стремления императора становились неуловимы. Круг недовольных и сбитых с толку людей расширялся. Общественные процессы были загнаны внутрь. Аракчеев сконцентрировал в руках огромную власть. По сути, он управлял Россией, имея более зла в характере, чем добра. При нем полиция пришла в полный упадок. Количество преступлений неизмеримо выросло. Но главное — настроение людских масс никого не интересовало. Слухи распространялись, как лесные пожары. С ними никто не боролся. Когда прежнее царствование окончилось, новый император в интимном кругу сказал:

— Мой брат начал как реформатор. Его приветствовала вся Россия, и даже Европа обратила к нему свои взгляды и надежды, особенно после крушения Бонапарта. И к чему это привело? В первый день царствования я более думал о смерти, чем о жизни. Вот чего я не могу простить друзьям четырнадцатого декабря. И никогда не прощу!

Мысли Бенкендорфа о необходимости перемен оформились именно в этот период. Он видел, что Петербург постепенно превращался в город контрастов. А Россия брала пример со столицы. Назревал социальный кризис. Дворянство разорялось. Имения шли с молотка. Крестьяне бежали в Сибирь и на юг. Бенкендорф отдавал себе отчет, что революционный взрыв не приведет ни к чему хорошему. Революции везде оказывали пагубное действие. Карбонарии растаскивали Италию на кусочки. Британцы, жестко правившие Собственной страной, пытались использовать революционные тенденции других народов. Революция во Франции привела к власти наполеоновскую тиранию. В Испании тысячи людей погибли в погоне за революционным миражом. Нигде жизнь не становилась лучше. Все эти факты и события надо было уловить и понять в своей протяженности. С каждым днем он убеждался, что счастье России — в спокойствии. Спокойствие могут принести вера и твердое управление, которое невозможно без детального знания обстоятельств и людей. Император Николай Павлович более, чем кто-либо из предшественников, понимает нужды России, ее достоинства и недостатки. Он обладает крепкой волей и широким кругозором. Ни один из друзей 14 декабря не сумел ему противостоять в прямой беседе. Ни Орлов, ни Трубецкой, ни Волконский, ни Пестель, ни Рылеев, ни Муравьевы. Бенкендорф присутствовал при допросах, когда многие выказывали более мужества и стойкости, чем образования и ума. Находчивость императора произвела на Бенкендорфа неизгладимое впечатление. Он не уступал никому из перечисленных ни в опытности, ни в смелости, ни в чтении книг. Он считал себя консерватором, но совершенно свободно вел беседу о политике и литературе с поднаторевшими в сих дебатах масонами и членами различных обществ.

— Если хотите знать, то я по убеждениям твердолобый tory. Англичане по сути своей строители, а строители хорошо понимают, что без фундамента нельзя возвести прочное здание. Нужно уметь сохранять прошлое и нажитое. Но я не противник реформ, которые укрепляют здание, делают его красивее, удобнее, прочнее. Нет, я не противник реформ. Но в мое царствование реформы будут созидательными, а не разрушительными. Реформа не должна разрушать, но должна все изменять к лучшему. Таково мое кредо! Посмотрите на Англию — она всем обязана твердолобым tory, — часто повторял император в застольных беседах.

Никто в императоре Николае не подозревал человека, умеющего навязывать другим собственную волю. Никто в нем не желал раньше видеть правителя, не дрогнувшего под напором неблагоприятных событий. Никто и не думал, что он заставит себя слушать искушенных европейских дипломатов. События на Сенатской переменили мнение. Недовольная Россия притихла. И Мордвинов, и Сперанский, и Ермолов склонили головы и не смели открыто перечить. А заставить Россию прислушаться к себе нелегко. Традиции дворянской свободы здесь живучи. Штыком и пулей не всего добьешься. Однако надзор дает возможность предотвратить развитие пагубных идей. Вольные стихи Пушкина, которые вымарывал из допросов мятежников военный министр Татищев, показали, каким способом эти идеи распространяются, оседая в сознании и превращаясь в необоримую силу. Император едва ли не единственный обратил на то внимание. Вот в чем причина его благоволения к поэту. Без понимания подобного маневра надзор не сумеет правильно выбрать стиль поведения. Фон Фок был сторонником жесткого стиля. А уж с прочими — как заблагорассудится! Полиция, хоть и высшая, жандармерия и в целом III отделение — не институт благородных девиц и не богадельня. Из окна фон Фока виднелся внутренний двор и дверь в каземат.

— Но жизнь невозможна без женщин, власти и полиции, — смеялся он.

Гёте и русская мистика

Никогда почитаемый во всей Германии поэт Иоганн Вольфганг Гёте не воспринимал сообщения из России с такой радостью, как весть о падении Варны под напором войск императора Николая Павловича. О непобедимости и неприступности этой крепости в чисто восточном стиле, то есть весьма напыщенно и витиевато, возвещали красиво выбитые на мраморных досках тексты, которые были вделаны турками в стены военных сооружений. Ни молитвы, ни ядра, однако, не помогли, и Варна сдалась на милость победителей. Этому наиважнейшему событию русской истории в 1828 году предшествовали более мелкие происшествия, так или иначе связанные с мнением великого немца.

Гёте всегда пристально следил за тем, что происходит в России. Он с удовольствием принимал гостей из далекой северной страны и с каждым имел продолжительную беседу. В декабре 1818 года приют поэта в Веймаре посетила вдовствующая императрица Мария Федоровна. Президент Академии наук Сергей Семенович Уваров долгие годы поддерживал самые тесные отношения с великим немцем. В декабре 1826 года Гёте, в числе других европейских знаменитостей, избрали почетным членом академии. Особая дружба связывала поэта с Василием Андреевичем Жуковским. Он высоко оценивал то, что делал Жуковский для пропаганды европейской культуры в России. Вслушиваясь в переводы на чужом языке и отбивая такт ногой, он часто восклицал:

— Прекрасно! Но не немец ли Василий Андреевич?

И когда узнал от своего друга канцлера фон Мюллера, который покровительствовал всему русскому, что Жуковский наполовину турок — смеялся над собственной оплошкой до слез. После мятежа на Сенатской ему прислали экземпляр «Донесения Следственной комиссии», и он весьма внимательно с ним ознакомился. Встречи с генералом Бенкендорфом он специально отмечал в дневнике. Любопытство к России и русским вызывалось многими причинами, из которых династические все-таки были не самыми главными, хотя внешне играли ведущую роль. Веймарский гросс-герцог Карл Август, омрачивший 1828 год — год падения Варны — своей смертью, был женат на родной сестре первой жены императора Павла Петровича — Вильгельмине, принцессе Гессен-Дармштадтской. Гёте знал об отношениях Вильгельмины с графом Андреем Разумовским. Его подробная запись о событиях в марте 1801 года свидетельствует, что он имел достаточно глубокое представление о том, что произошло злосчастной ночью в Михайловском замке. С дочерью убитого властелина — убитого при неясных обстоятельствах — великой княгиней Марией Гёте находился в дружеских отношениях до дня своей смерти и пользовался ее покровительством. Наследник веймарского гросс-герцога Карл Фридрих женился на Марии в самом начале века. Приданое будущей гросс-герцогини привезли в Веймар на восьмидесяти подводах, что вызвало немалое восхищение поэта.

Поделиться с друзьями: