Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Вопрос прозвучал неожиданно. Разумовский возвел глаза к потолку и начал считать. Цесаревич заулыбался.

— Нет, нет. Слишком мало. А ты что думаешь, Бенкендорф? Ты станешь когда-нибудь моим офицером, как Бернардо и Марцелл. Ты, Андрей, — Горацио! Право: ты — Горацио! Я ведь не ошибаюсь? — И цесаревич посмотрел в упор на Разумовского.

— Я жду этого часа с нетерпением, ваше высочество, — ответил Бенкендорф. — И считаю дни.

— Гамлет убил шестерых, — жестко отрубил цесаревич.

— Неужели?! — воскликнул Разумовский. — Такой милый юноша. Вот незадача! Кого же?

— Считай: норвежца Фортинбраса на честном поединке перед войсками…

— Раз!

— Полония безжалостно в покоях королевы…

— Два!

— Лаэрта его же отравленным мечом!

— И короля, почтенного дядюшку. Три и четыре. Где же шестерых? Да и четырех — многовато!

— Присовокупи Розенкранца и Гильдестерна — друзей-предателей, которых принц коварно подвел под британский топор, пусть в качестве самозащиты. Вот список гамлетовских жертв.

Христофор Бенкендорф часто вспоминал эту крамольную для екатерининского века беседу цесаревича с Разумовским, которая нашла внезапное разрешение, едва не кончившееся драматически, когда цесаревич столкнулся с графом Андреем в Неаполе. Андрей Кириллович обставил временное жилище для путешественников с величайшей роскошью. Король Фердинанд III и королева Мария Каролина, помогавшая посланнику советами, оказали графу и графине Норд почести, каких не удостоивались и коронованные особы. Но цесаревич пренебрег услугами бывшего друга, Он не мог ему простить ложной дружбы и предательства. Он не мог ему простить, того, что не простил Гамлет Розенкранцу и Гильдестерну. Кто знает, какие замыслы бродили в голове у сына гетмана, уже однажды молившего его о пощаде? Он заподозрил в Разумовском человека, пожелавшего отнять украденный матерью престол и передать его Наталии Алексеевне. И головка набок! Если дядя графа Андрея сумел стать законным супругом императрицы Елизаветы, то почему удачный опыт нельзя повторить?! Но удача опыта — смерть цесаревича!

В августе 1773 года принцесса Вильгельмина обручилась с ним в церкви Зимнего дворца, Венчание назначили на первые числа октября. Едва Вильгельмина появилась в Петербурге и получила все права жены, она тут же удалила прошлое окружение, оставив из приближенных лишь Разумовского, пленившего не только ее ум, но и воображение.

Тревожные дни наступили сразу после свадьбы. Пришло известие о появлении лжеимператора Петра III, и давние fant^omes вновь поселились в покоях Зимнего, преследуя затем цесаревича в аллеях Царского и мелькая в глубине бесчисленных зеркал. Призраки гнались за ним по пятам в кварталах ночного Санкт-Петербурга, подмигивали из-за театральных кулис, щелкали подковками ботфорт за спиной. Он нуждался в дружеской опоре, нуждался в участии и находил его лишь у жены, Разумовского, в записочках графа Петра и сочувственной улыбке Бенкендорфа. Он ничего не замечал, что происходило между Вильгельминой и сыном гетмана, да и не желал ничего замечать. Он жил и мучился иным. Он часами обсуждал с Бенкендорфом — докой по квартирмейстерской части — хозяйственное и административное положение полков, которые собирался вскоре сформировать.

Но императрицу Екатерину не удавалось обмануть. Она сразу уловила запах предательства, терпкий запах вражды и измены. Плотский запах воровато сблизившихся тел.

— Мой друг, неужели ты ничего не видишь? — спросила она сына.

Он смотрел исподлобья, впрочем, как всегда, неспокойным, блуждающим взором.

— Я не хотела, чтобы ты стал жертвой неискренних и злых особ. Тебе оказывают неблагодарность. Слишком часто Вильгельмина остается наедине с графом Андреем. Я разумовскую породу знаю, и их козни мне хорошо известны. Обрати внимание на поведение тех, кому отдал чистое свое сердце.

Да, он обладал чистым и добрым сердцем, и с этим добрым сердцем обращался к тем, кого считал верными до гроба друзьями. Он открылся им во всем, выложил все подозрения и слухи. Наконец, он упомянул грозное имя матери. И Вильгельмина разрыдалась у него на плече. Она плакала навзрыд и клялась, что ее и Андрея оклеветали, призывала в свидетели Бога и фрейлину Нелидову и провела собственную партию с такой непревзойденной ловкостью, что цесаревич усомнился не только в донесениях агентов матери, но и в ней самой, в ее словах, в ее умении проникать в самую суть вещей и событий. Неужели жена хотела отнять у него престол?

По приезде из армии Христофора Бенкендорфа он прямо спросил:

— Что мыслит о сем происшествии граф Петр? Ведь он чтил моего отца. Кому верить посоветуешь? Mutter? Кающимся интриганам?

Бенкендорф развел руками и опустил голову. В Москве ежедневно шли допросы Пугачева. Многое из того, что он показывал, передавалось Шешковским Екатерине устно и не вносилось ни в какие наисекретнейшие протоколы. Слишком часто мелькало имя покойного супруга и тоскующего сына, на которого хитрый казак прилюдно делал ставку: мол, сынок Павлуша не попустит надругательства над отцом и отомстит. Он и впрямь рассчитывал добраться до Петербурга. Если бы удалось захватить в плен юного цесаревича, будущее нельзя было бы предугадать. Народ на наследников падок. Императрица знала, что пугачевцы везде разыскивали бумаги наипервейших русских фамилий, имевших не менее прав на престол, чем Романовы с Голштейн-Готторпами на запятках. Что тогда ждет цесаревича? И головка набок?!

— Пойдешь ко мне служить, — сказал цесаревич Бенкендорфу. — Мне умные и честные люди сейчас, как никогда, нужны. Так и передай графу Петру. А себе пусть сыщет другого квартирмейстера. Там воров полно!

Окажись Пугачев в Петербурге, гвардия и русские немцы не сумели бы спасти трон и императрицу. Судить ее было за что — мужеубийца! Да и кто знает, как повели бы себя немцы-колонисты, а их возле пугачевщины крутилось немало. Что ими руководило? Какой интерес? Часть манифестов писалась готикой, и подметные письма валялись даже в сенях Зимнего. Чего искала вообще Европа в русской неурядице? И чего добивалась? Россия лакомый кусок не для одних голштинцев. И императрица решила сохранить мир любой ценой внутри семьи — мир между Гессен-Дармштадтским, Голштейн-Готторпским и Ангальт-Цербстским домами. Но когда с Пугачевым и пугачевцами она разделалась, а Вильгельмина через год с небольшим отдала Богу душу, прихватив на тот свет и неизвестно чьего малыша, Екатерина не дала спуску цесаревичу. Она ознакомила сына с досье и выложила на стол неопровержимые, по ее мнению, доказательства. Да их и нельзя было расценить иначе, как бесспорные. Граф Андрей составлял безумные проекты обустройства России и обсуждал будущие реформы с Вильгельминой, вовсе не ставя в известность цесаревича — единственного законного, обладателя власти. Какую участь эта парочка готовила ему? Не участь ли отца? И чтоб головка набок?! Вильгельмина нуждалась, разумеется, в деньгах и делала займы в счет грядущих доходов. Значит, ей верили и ставили на Гессен-Дармштадтскую линию?! Значит, претензии почитались основательными. В сущности, Екатерина незаконно пользовалась и ее властью. Ведь именно она супруга наследника Петра III. Частица ее власти в руках императрицы. Хитрая и пронырливая гессенка надеялась на союз с Францией. В бумагах остались следы сношений с французским посольством. Любовная связь между Вильгельминой и графом Андреем более не вызывала у цесаревича сомнений.

— Кому ты верил? И ради кого ты предавал собственную мать? — едко вопрошала императрица, передавая одну страшную улику за другой из вороха изъятых бумаг.

Шекспировский сюжет на Петербургских подмостках

Он смотрел на мать пустыми глазами и думал совсем о другом — о том, что ему нужна своя армия, свои потешные полки, возглавляемые верными офицерами. Армия, прежде остального, — это организация, хозяйство, деньги. Ночью он послал курьера с короткой запиской: «С получением — быть при мне. Павел». Адрес вывел тщательно: «Господину обер-квартирмейстеру подполковничьего чина Христофору Ивановичу Бенкендорфу».

Но мать, мать! Мать, совмещавшая странным образом в одном естестве, как гермафродит, королеву Гертруду и дядюшку Гамлета — короля Клавдия, — опять оказалась права. Да, права!

— Какую тебе готовили участь? — тихо и зловеще спросила она. — Только ли обманутого мужа?

Сквозь отношения Вильгельмины и графа Андрея все явственней просвечивались отношения императрицы Елизаветы с Алексеем Разумовским, простым украинским казаком, который между тем не последнюю скрипку сыграл в устранении брауншвейгского отпрыска, царствовавшего Под русской личиной Ивана VI. И головка набок! Да только ли те, давние, отношения просвечивали? А сама мать и Орловы? Гвардейцы, в кордегардии говорили с усмешкой:

— Не один Гришка пользует матушку, но и братец Алексей.

Он содрогался от отвращения и обиды за себя, за непутевую мать и растерзанного отца.

— Вон из Петербурга презренного раба! — крикнул цесаревич, выбегая из кабинета императрицы. — Прочь! Убью!

И Гамлет убивал, не раздумывая, людей, стоявших на пути и унижавших его. При чем здесь: to bee or not to bee? Символ колебаний? Разумовские, однако, были еще очень сильны. Фельдмаршал граф Кирилл Григорьевич сидел в Батурине и по-прежнему влиял на малороссийское шляхетство, хотя и утратил гетманские клейма. Екатерина предпочитала не ссориться с теми, у кого к поясу были приторочены сабля и аркан, а за спиной болталось меткое ружье. Запорожское казачество било из них не хуже, чем Преображенские гренадеры. Казачьи пушкари ни в чем не уступали бомбардирам. Жар пугачевщины едва начал сползать с ее полных, пока не обвисших, но уже в красных прожилках щек. Она удалила графа Андрея сначала в Ревель, к немцам, чуть позже отослала к отцу в Батурин и, наконец, когда гнев сына поутих и новая любовь слетела к нему с небес, а свежая — крепкая, красивая и выносливая — супруга зачала будущего императора Александра, коварного друга отправили посланником в Неаполь.