Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Винценгероде он признался:

— Наполеона трудно перехитрить. Он ловчее всех нас, вместе взятых, потому что коварнее. Русским коварства недостает. Коварство — первый помощник хитрости. Хитрость же суррогат ума. Вот и выходит, что сглупил бродяга. Гельдорф, — обратился он к адъютанту, — как та болезнь называется, что давеча пленный упоминал? Дизурея?

— Так точно, ваша светлость. Дизурея!

— Хорошая девушка. Имя красивое. Рассчитывал он дней за двадцать октября от нас ускользнуть. Авось промахнется. Нет, не подготовился он к войне. Мужики тут ко мне приходили — твердят: зима ранняя. Откель знаете — спрашиваю. По всему, отвечают, видать. Но секрет свой не раскрывают. Крепкая будет зима. Ты, барон, немец, — обратился он опять к адъютанту, — а вы, немцы, русскую зиму лучше переносите, чем французы. Вы, немцы, на русских очень похожи. Такая же судьба несуразная.

— Ваша светлость, — сказал Винценгероде, — а что, если корсиканец все-таки останется в Москве?

— Не останется. Он хоть и подлец, но не дурак. Впрочем, с исторической точки зрения, быть может, и не подлец. Если бы не он, Англия с Австрией нам бы давно шкуру погрызли. Но вот поди ж ты — с Россией промахнулся. Я от него такого не ожидал. Куда полез? Однако праздновать труса рано. Он еще нам покажет, где раки зимуют. Мы еще с ним накукуемся. Это же Наполеон!

С тем Винценгероде и покинул главную квартиру. В другой раз он приехал в сопровождении Бенкендорфа просить подкрепления.

— Я тебе что, генерал, пророчил? Мы с ним еще намучаемся. Ты не смотри, что он ошибку за ошибкой дает. Очнется — берегись! Он зверь беспощадный. Он сейчас мочевым пузырем мается, а как на коня сядет и в отхожее место перестанет бегать, так мы его силу на своем горбе почувствуем. Строжайше приказываю — быть начеку! Ну да все равно под белы рученьки проводим за русские ворота. И накостыляем, господа, по шее.

Винценгероде достаточно знал русский язык, чтобы понять смысл народного словца.

— Конечно, ваша светлость, накосты-ля-ем!

— Пока мы ему собрались накостылять, как бы он нам в кашу не наплевал. У меня вот какой план возник. Лористон у нас пока как муха на меду. Сидит ждет. Я знаю, у тебя, Бенкендорф, связь налажена четко. В твои сейчас руки отдаю судьбу отечества.

Кутузов знал, что надо сказать каждому.

— Есть ли у тебя верные люди, чтобы в огонь и в воду и смерти мучительной не убоялись?

— Есть, ваше высокопревосходительство! Как не быть! Из каких прикажете? Офицер, казак, полицейский офицер?

— Ну, назови кого-нибудь…

— Поручик Аратов, изюмец, поручик Хлёстов, улан. Хорунжий Грызунов, лейб-казак, коренной донец. Дальний родич атамана.

— Возьми Аратова, коли не жаль. Дело опасное. Раз первого его назвал — ему и быть. Только смотри никому ни слова. Дело государственной важности. Сейчас пакет государю с мирными предложениями изготовим, и пусть прямо к французам в лапы скачет. Умный он — Аратов-то?! Чтоб не заподозрили намеренную сдачу.

— Будьте спокойны, ваше высокопревосходительство. Попадет в плен после драки, живым и натуральнейшим образом. Это я ручаюсь. А второго курьера позвольте через Ярославль провести? Там у меня на аванпостах казаки — золото. Часов за пять-шесть передадут графу Витгенштейну.

— Догадлив ты, Бенкендорф. Ну, с Богом! Да не теряй времени.

Когда Бенкендорф возвратился в штаб, там его уже поджидал Волконский со свежими петербургскими новостями..

— Настроение в столице пока тревожное. Государь сказал графу Толстому: «Зимовать в Москве Наполеону нельзя!» Твой Петр Александрович человек осторожный, однако все-таки отважился спросить: «А если решит остаться, что тогда, ваше величество, вы намерены предпринять?» Государь и наложил резолюцию: «Сделать из России вторую Испанию!»

— Да слышал я эту песню в главной квартире. И ты знаешь, как на нее отозвался Кутузов?

— Нет.

— Проворчал так мрачно: Испания, Испания… Ни к чему России Испанией становиться. Она и в своем обличье победит.

— Здорово! Что получили в подкрепление?

— Конноартиллерийскую роту, два казачьих полка и по два эскадрона драгун и гусар. Фердинанд Федорович пообещал светлейшему, что на нашей дороге Бонапарту будет жарко, как в Испании.

Через несколько дней пришел из Москвы пешком Чигиринов, все точно вызнав. Мортье распорядился подвести мины под Кремль. Теперь последние сомнения исчезли. Бонапарт бежит из столицы. Однако возникли другие беспокойства.

— Не может быть! — восклицал Винценгероде. — Я не верю, что Бонапарт отважится взорвать Кремль. О каком мире он ведет речь, если втайне готовится к такому варварскому акту?! Я объявлю ему, что все пленные французы будут немедленно повешены, если хоть одна церковь взлетит на воздух. Завтра на рассвете я сам поеду в Москву для переговоров с Мортье. Если они поклянутся не трогать Кремль и храмы, то мы с дозволения государя можем пойти на уступки. Кремль должен быть спасен и возвращен России в целости и сохранности.

— Возьмите меня на переговоры, — попросил князь Шаховской. — Я вам пригожусь. Я хорошо знаю город — все выходы и входы.

— Нет, князь. Тут дело серьезное. Я не хочу рисковать вашей жизнью! Бенкендорф, найдите сотника Попова — пусть возьмет двух надежных казаков. А ты, — обратился он к Нарышкину, — будешь сопровождать меня. Да вот еще что: как выедем, Бенкендорф расставит пикеты и пошлет в разъезды из тех, кто похрабрее. Пусть за нами наблюдают издали. От Бонапарта любого свинства жди. А сейчас — спать! Я ему покажу дизурею, мать-перемать.

Ругался он исключительно по-русски.

Французское благородство

Перед рассветом Бенкендорф велел седлать коней и отправился будить Винценгероде. Он хотел предложить себя вместо Нарышкина, но потом отказался от этой идеи. Если французы его захватят, то припомнят мадемуазель Жорж. Бенкендорф знал мстительный и тяжелый характер Мортье. Кроме того, в окружении Наполеона было много людей, которые с удовольствием свели бы счеты со счастливым похитителем.

Винценгероде давно был на ногах. Перекусили на скорую руку, выпили на дорожку, посидели по русскому обычаю и шагнули через порог в рассеянную серую и моросящую мглу.

В ту минуту Бенкендорф не мог и вообразить, что произойдет в дальнейшем. Он проверил посты, выслал казачьи пикеты и разъезды, объяснил, что от них требуется, и решил прикорнуть — часы еще не пробили семи. Нельзя сказать, что Бенкендорф волновался, но на душе все-таки неспокойно. Он отправился к генералу Иловайскому 4-му посоветоваться, не разумнее ли отправить за Винценгероде вдогон казачий полк.