Бераника. Медвежье счастье

— Ахти незадача, — запыхавшийся пожилой солдат прислонился к плетню, притулил к нему же скинутую с плеча тяжелую винтовку и утер пот со лба рукавом. — Хозяйка, благодарствуем… очень к спеху-то холодненького. Только вот беда у нас. Арефний, рожу-то покажь! Чай барыня не спужается. Пчелы его поели, хозяйка, прямо страсть какая.

— Пчелы? — удивилась я, разглядывая опухшее лицо молодого солдата, на котором, кажется, даже веснушки поблекли и растянулись в бледные пятна, так его раздуло от укусов.

— Да вот же ж напасть, — развел руками пожилой, которого звали Кодрат. — По тропе не пройти, видимо-невидимо их там, окаянных… Поздно в этом году роились, оттого и злые. Неладно это…

Он, отдуваясь и с удовольствием булькая, выпил полную кружку кисловатого овсяного кваса и вытер усы:

— Я все спросить хотел тебя, барыня, да не в себе ты вроде как была. А теперь, гляжу, опамятовалась. Вы как тут живете-то, не страшно? Такие дела творятся, жуть что сделалось, а ты одна с малыми, почитай. Пацан старшой не в счет, сам еще дите.

— Страшно? — очень удивилась я и напряглась. Нет, об опасности, исходящей от неведомых бывших сообщников графа Аддерли, я помнила, но как-то… вскользь. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, что они сюда не придут. Вот сейчас осознала ее и сама себе изумилась. — Да что ж страшного-то такого сделалось?

— Ох, барыня… — Кодрат проследил, как по моему кивку Кристис сгоняла в дом и притащила горшочек с перетертыми травками, он у нас в сенях всегда стоял — детей пчелы тоже изредка покусывали. — Дык все село ж гудит… такие дела творятся.

— Бери щепотку, пожуй, а потом на место укуса намазывай, — велела я рыжему и вынужденно молчаливому Арефнию. Тот благодарно угукнул — внятно поблагодарить он не мог из-за раздутых пельменями губ — и сунул жвачку в рот. — Так что за дела-то, Кодрат? Я уже месяц в селе не была…

— Оно и видно, барыня. Нечистая сила у нас тут в лесу завелась. Да злая такая, переборчивая. Скажем, каких баб али детишек по ягоды — пускает, и уйдут, и придут порядком. Только жалуются, что следит кто-то из чащи, да строго так. Чуть в сторону от ягодной поляны свернешь — то на сук острый напорешься, то о корень споткнешься, то вон пчелы покусают, али вообще гадюка с под кочки вышипит. А иных вовсе с тропы как начнет водить да блукать по буреломам да болотам, едва живые, бываеча, возвращаются, и то не все. Пара, сталбыть, душ так и загинула с концами!

— Фофофят, фофяйка фефная фнефаетфя, — Арефний уже облепил себе физиономию зеленой кашицей и повеселел — отек на глазах начал спадать.

— Какая еще тебе хозяйка лесная гневается, — отмахнулся от него Кодрат, — то-то дурень. Сказки это. А вот сила нечистая, она завсегда, зловредная, завестись могет, коли люди круга святого не убоятся и грешат без опаски. Сталбыть, наказание то нам господне за грехи наши. Вона, старостин сын, Фефоан, первый гаденок на селе был, все про него знают, что девок силком портил да в городе и своровать чего не брезговал, с дурной компанией по кабакам дружбу водил, темные дела крутил. И к родителю возвернулся, когда жареным запахло, каторгой али тюрьмой. И что? Первым днем, как приехал, за околицу к лесу-то ентому вышел, до покоса батиного, говорят, пройтиться. Ну, тот покос, барыня, что на вашей вроде как землице, которую обчество арендует же ж. Дык и сгинул, уж почитай месяц как, с концами!

Староста все село на поиски поднял, всех свояков-мужиков. Дык дальше опушки никто и пройти не смог! Кому зверь в кустах помстился, кто ногу подвернул, кто просто испугался незнамо чего. Потом полк подняли, прочесали вроде лес — не нашли ничего. Ни зверей, ни буераков. Ни старостиного Фефоана. Как под землю провалился.

Глава 29

Солдаты ушли, а я все стояла у калитки, глубоко задумавшись. Вспоминала, сопоставляла, анализировала.

Это что получается? Когда муженек мой повесился — или помогли ему, неважно уже, — «комитет» по сиротским делам до нас дошел без всяких препятствий. Да и потом крестьяне заглядывали, точнее, бабы крестьянские — никаких проблем. И в лесу в самом начале лета мы частенько на сельских ребятишек натыкались — те тоже и по землянику бегали, и в лесных заводях рыбачили.

А потом?

Первым заблудившимся был тот неизвестный купец, что хотел эспадрильи непременно у меня купить. Уехал несолоно хлебавши. И это было… это было в тот день, когда я ходила в ельник не просто поблагодарить, но и попросить защиты. Сама не верила до конца, но просила…

И детишек крестьянских после того дня мы в лесу еще встречали, а вот взрослых… если вспомнить… ни разу.

Или нет? Ох, трудно вспоминать, одно сплошное болезненно-черное, выжженное пятно там. В день, когда Шилов привез весть о гибели князя, я что-то сделала. Что-то…

Меня вдруг как ударило памятью и осознанием, я едва сдержала вскрик. Вспомнила все. Как закрыла пути-дороги, как закляла и прокляла. Все слова свои вспомнила, до единого. И как трещал вокруг меня ельник, словно занялся страшным лесным пожаром, как выл ветер в вершинах старых деревьев, как стонала земля — тоже вспомнила…

Неверными шагами, спотыкаясь и покачиваясь, я вышла со двора и побрела в лес. Не дошла, села за пригорком прямо на землю, уставилась полуслепыми от слез глазами на судорожно сжатую в пальцах траву, которую я только что с корнем выдрала и сама не заметила как.

Если бы я догадалась раньше… если бы я попросила за Вежа… дала ему защиту… он был бы жив?!

Теплая мягкая рука опустилась мне на плечо и погладила, а я дернулась и едва не заорала с перепугу. Оглянулась… Елочка. Пушистая молодая елочка, как она оказалась у меня за спиной? Я ведь на пригорке, здесь такие деревья не растут…

Оглядевшись, я поняла, что ничего не поняла. Торопливо вытерла лицо краем платка и вскочила. Я стояла посреди того самого ельника и не могла понять, как я сюда попала: ну не могла я прийти и не запомнить этого! Уж чем-чем, а провалами в памяти отродясь не страдала.

Было очень тихо, но это была особая, лесная тишина, она распадалась на множество оттенков, как луч света — на радугу. И от этой звенящей вокруг живой радости почему-то становилось так спокойно… словно меня действительно утешающе погладили и даже обняли — как кто-то большой и сильный обнимает маленького плачущего ребенка.

Не знаю, что это было. Я по-прежнему отказываюсь называть это глупыми словами «магия», «леший» или, господи прости, «место силы». Никакой ведьмой я себя не чувствовала, ни в какое волшебство не поверила, никакими силами не повелевала.

Это было скорее… знание. Ну вот как у младенца, который рождается уже с умением дышать, кричать и сосать грудь. Так и у меня — на уровне инстинктов.

Я дома. И только от меня зависит, будет ли у меня и моих детей все хорошо.

А боль… прошлое… этого не изменить, но впервые за все время, прошедшее с гибели Вежеслава, ко мне вернулась надежда. На что надеялась? Не знаю. Просто…