Берег любви

– Дедушка-моряк, а что там еще в вашем сундучке?

Вынесет - в какой уж рая!
– таинственный свой короб, поставит возле себя на ступеньках и, полуоткрыв, начнет, будто коробейник, рыться внутри, искать для ребятишек диво дивное. Но нет уже в сундучке радужных нездешних ракушек да тугих чешуйчатых шишек от сосенпиний - для кураевской малышни и такие шишки в диковинку! Ведь тут это невидаль, хотя в других местах этих шишек полным-полно валяется на диких камнях самого взморья, где их порой собирают, играя, дети Адриатики, дети медитериапских рыбаков...

На этот раз орионец показывает малышам свою грамоту с Нептуном, с вилами, которые так воинственно торчат над взвихренными бурунами. Головки ребятишек склоняются совсем близко, русые, светловолосые, и чернявые, все они пахнут солнцем. Нависнув лоб в лоб над грамотой, дети молча рассматривают размалеванное курсантское творение, этот бесценный для ориопца манускрипт. Но вот грамота снова свернута и спрятана, вместо нее появляется серый кусок парусины и что-то воткнутое в пего, похожее на шприц.

– Вот это, дети, самое главное мое сокровище.

Металлическое, острое сверкнуло в руке моряка.

– Что же это такое?

– Иголка!.. Парусная иголка, то есть пгла для сшивания парусов. У меня их тут целый набор, и все под номера ми... Потому что для морских парусов - они ведь плотные - иголка должна быть особой, она, видите, трехгранная, как штык!
– Показывать показывает, по в руки не дает.- И размером, как цыганская, куда больше той, которой ваши мамы пуговицы вам к штанишкам пришивают.

Карие да терновые, серые да синие глазенки, разгоревшись, с неудержимым любопытством разглядывают трудовые орудия орионца. Не успели наглядеться, исчезли уже - спрятал моряк свое сокровище.

– А что там еще, на дне?

– Тебе и это хочется знать?
– улыбается морской волк.

– Хочется.

– А ты потерпи. Не спеши, хлопче. В жизни надо терпение иметь. Все будешь знать, скоро состаришься...

А старость - не радость, слыхал?

И хранительница тайн захлопывается прямо перед шмыгающим посом мальца. Нарочно, знать, не показывает все сразу, чтобы и завтра снова к нему прибежали...

– Дедушка-моряк, а вы видели акулу?

– А летучих рыбок?

– Видел, все видел.

Хмурится орионец. Сейчас он и сам подобен летающей рыбе, которая так красиво летит, сверкает в воздухе и - хлоп! плюх!
– кому-то под ноги па палубу. А он - на эту вот землю плюхнулся.

– Научите нас узлы вязать.

Это он с охотой. В короткопалых, железной крепости руках появляется капроновая веревка: начинается действо.

И какими сразу же проворными и ловкими становятся вдруг эти медвежьи лапищи! Никакой огрубелости в пальцах, как-то складно, так хитро и неуловимо все у них получается, будто перед тобой цирковой фокусник.

– Вот так делается, дети, узел "двойной, для крючков"...

Навострили глазенки, никто не шелохнется, словно бы и нс дышат.

– А так, будьте любезны, "рыбацкий штык"...

И снова манипуляции, "круть-верть" - готово.

– А это вот будет "калмыцкий узел"...

Тоже необыкновенно мудрено. Одной рукой узла никак нe завяжешь...

– А это - "удавка"...

А "это" да "а это", и так он мог бы - на пятьдесят разных манер, потому что в морском деле требуется уметь вязать множество узлов, и каждый из них имеет свое назначение... Под конец - торжественно:

– Ведь что такое парусное судно, хлопчики? Это ветер и мастерство рук человечьих... Запомните это.

В детских глазах - искорки восторга! Так много всего уметь!

А если случится, что и Инна присутствует при этом, в ее темно-карих глазах тоже засветится радостное удивление:

мастер-узловяз, человек редкостного умельства, он и сам перед нею, будто узел, который надежно, мудрено завязала сама жизнь. Завязала - так просто не развяжешь.

Инна считала своим прямым долгом медички подлечивать орионца, оберегать его силы, во что бы то ни стало подврачевать и душевные раны Андрона Гурьевича. С деликатной настойчивостью пыталась выяснить, какие у него "симптомы", что его беспокоит,- узловяз отмахивался: ничего у него не болит, ничто не беспокоит.

– Но ведь вы же плохо спите?

– Когда как.

Назначила ему для улучшения сна валериановыи экстракт (extract! valerianae) в таблетках, желтые чечсвичинки цспой в семь копеек за маленькую бутылочку, заткнутую ватой. Через несколько дней поинтересовалась результатом. Ягнич уверил, что помогло. И хотя на эту бутылочку она вскоре наткнулась в углу за тахтой, таблетки как были, так и остались под ватой нетронутыми, том не менее Андрон Гурьевич в самом деле стал спать лучше, мама тоже заметила.

– Ты б ему еще золотой корень где-нибудь достала,- посоветовала дочери мать.- Может, через аптеку областную? Когда-то олсшковская знахарка этот корень на базаре продавала...

– Внимание людское - вот для него золотой корень,- авторитетно ответила медичка.- Других лекарств от одиночества нет.

О работе гость, кажется, перестал и думать. Сначала заинтересовался было рыбартолью, ходил, разведывал, но возвратился недовольный:

– Не для меня. Средь бела дня слоняются уже без дела, осоловевшие, о пустые бутылки спотыкаются.

Не подходит ему такая "рыбтюлька". Может, чтонибудь другое подвернется.

– Из хаты не выгоняем, куда тебе спешить?
– сказала сестра.- Комбайнеры мои уехали, хоть ты будешь в хате за хозяина... Отдохни, сил наберись. А с "рыбтюлькой" не связывайся, потому как где рыба - там и жульничество:

на них, говорят, уже и прокурор посматривает...

Детсад все больше привлекает орионца. Придет, сядет под навесом и начинает раскладывать возле себя длинные, ровные, еще и водичкой увлажненные стебли соломы.

Детвора, окружив своего "адмирала", следит за его приготовлениями. Вот толстенные узловатые пальцы с какой-то непостижимой ловкостью берут золотистую соломинку, осторожно сгибают, делают па ней коленце, что-то там еще колдуют. Любопытство разжигает малышню:

– Что же это будет? Брыль?

Мастер не спешит с ответом. Вот когда закончит - увидите.

А из-под пальцев постепенно возникает... кораблик!

Ну, может, но совсем еще корабль, по что-то на него похожее. Появится со временем корпус, настелется палуба. А вот из этой соломинки будет, дети, заглавный столб мачты...