Берег варваров

— Что, больно?

По всей видимости, понимая бессмысленность этого вопроса, она непроизвольно улыбнулась и поспешно прикрыла рот желтыми прокуренными пальцами.

Холлингсворт вынул из кармана носовой платок.

— Пойду схожу к врачу. Кто его знает, рана может оказаться достаточно серьезной. — Его голос звучал уже привычно ровно и бесстрастно. Холлингсворт действительно умел брать себя в руки и скрывать свои чувства. — Приношу свои извинения за грубые слова, вырвавшиеся у меня в момент нападения.

Ленни продолжала молча смотреть на него, еще плотнее зажимая рот пальцами. Не дождавшись ответа или же сочувствия, Холлингсворт продолжил:

— В конце концов, все произошло так неожиданно. Некоторых детей, — заметил он, обматывая запястье платком, — очень плохо воспитывают. То, чему мы с вами были свидетелями, стало возможным именно в результате отсутствия у ребенка хороших манер.

Он встал, и по его движениям — по тому, как он схватился за край стола в поисках опоры, я вдруг понял, что на самом деле он по-прежнему дрожит — не то от страха, не то от боли.

— Ну ладно, пойду я. К врачу нужно заглянуть обязательно. Никогда не знаешь, чем все обернется. Я вот, например, слышал, что детский укус может быть ядовитым.

Ленни больше была не в силах сдерживаться. Встав посреди комнаты и уперев руки в бока, она от души, в полный голос расхохоталась.

— Господи, ну какой же ты дурак… Я даже представить себе не могла. Нет, ты просто идиот.

Холлингсворту явно стоило немалых усилий не ответить оскорблением на оскорбление. Чтобы успокоиться, он покопался в карманах, вытащил сигареты, даже сумел чиркнуть зажигалкой и закурить.

— У некоторых людей очень странное чувство юмора, — заметил он.

При этих словах не выдержал и я. Присоединившись к Ленни, я смеялся вместе с нею над Холлингсвортом, наверное, в течение минуты без перерыва. Все это время он стоял неподвижно, менялось лишь выражение его лица. Если поначалу физиономия Холлингсворта напоминала карикатуру на оскорбленное достоинство, то к концу нашей с Ленни «минуты смеха» на его лице вновь четко нарисовались снисходительное терпение и решимость переждать нашу глупую выходку

— Ну что, повеселилась? — спросил он Ленни ледяным голосом. Ощущение было такое, что эти слова были ключом к какой-то потайной кнопке в ее сознании. Ленни мгновенно перестала смеяться, ее всю передернуло, и я вдруг осознал, что она находится на грани истерики.

— Извини, — прошептала она.

— Ну, теперь я, наверное, пойду, — сказал Холлингсворт.

Он шагнул к двери, но, положив ладонь на дверную ручку, обернулся, посопел над своей повязкой и соизволил разразиться целой речью:

— Я имею обыкновение проявлять живейший интерес ко всем моим друзьям. Так вот, после того как я попрощался с девушкой по имени Эллис, с той самой, с которой я провел несколько весьма приятных часов — если вы понимаете, на что я намекаю, — несмотря на то что она оказалась девушкой более чем незатейливой: очень, очень плохо образованной, эдаким диким созданием, живущим не по законам разума, а по воле обуревающих его страстей, в общем, о таких людях порой можно прочитать в газетах… — Поняв, что в достаточной мере запутал нас и притупил нашу бдительность, Холлингсворт сделал паузу, любезно улыбнулся и продолжил: —Так вот, не в этом, собственно, дело. Просто, возвращаясь домой после той встречи, я, как-то уж гак получилось, прошел мимо этой комнаты, и знаете, что я услышал? Позволю себе заметить, что до моего слуха из-за этой двери донеслись весьма характерные звуки — те самые звуки, которые здесь, в Нью-Йорке, в четыре часа утра можно услышать из-за очень многих дверей — если, конечно, разуть уши.

— Нет! — воскликнула Ленни. — Ты что-то не так понял. Это невозможно!

— Что ж, мне остается только надеяться, что именно так все и было, — со смирением в голосе произнес он. — Но в любом случае, я полагаю, что между вами, мисс Мэдисон, и мистером Ловеттом установились весьма близкие отношения… я бы сказал, довольно интимного свойства.

— А не будет ли вам угодно, любезнейший, пойти на хрен отсюда? — обратился я к Холлингсворту, с ужасом понимая, что этот выплеск эмоций окончательно лишил меня сил и что я не смогу подкрепить свои пожелания никакими физическими действиями.

— Прекрати! Что ты к нему привязался? — закричала Ленни на меня.

— Ну ладно, я все-таки пойду, — ухмыльнулся Холлингсворт.

Судя по принятой им стойке, по тому, как он переносил вес тела с ноги на ногу, он был начеку и не исключал любого поворота в развитии событий.

— Вы мерзавец, — бросил я ему.

— Нет, — с готовностью возразил он, и на его лице появилось непривычное мне выражение неуверенности и задумчивости. — Уверяю вас, все это я делаю вовсе не со зла. И мне вовсе не хочется быть в ваших глазах плохим или злым мальчиком. Я просто вынужден вести себя таким образом. Иначе мне попросту несдобровать.

Сухо кивнув нам, словно уже жалея о том, что только что сказал, Холлингсворт вышел за дверь.

Ленни так и осталась стоять посреди комнаты, бледная как полотно. Ее голос несся вслед Холлингсворту:

— Прости меня. Прости. Прости.

Глава семнадцатая

Едва дверь за Холлингсвортом закрылась и стихли его шаги на лестнице, как Ленни одновременно рассмеялась и расплакалась.

— Ужасно! Это ужасно! Ужасно! Ужасно! — повторяла она монотонно, как автомат.

Что такого ужасного случилось, я, признаться, понять не мог. Я как привязанный ходил за Ленни из угла в угол по комнате и хотел было снова обнять ее. Она мгновенно, без колебаний оттолкнула меня и поспешила убрать мои руки со своей талии. Когда я пытался успокоить ее и объяснить, что ничего страшного не произошло, она немедленно перебивала меня и, не желая слышать, что ей говорят, начинала повторять одну и ту же фразу:

— Ах, это ужасно! Это ужасно!

— Ленни! Что ужасно?

— Ах! — С этим вздохом она рухнула на стул и дрожащими руками попыталась закурить сигарету. Поняв, что из этой затеи ничего не выйдет, она швырнула сигарету на пол. Я принес ей воды. Ленни выпила весь стакан, явно приложив к этому немалые усилия. Ощущение было такое, что ее горло отказывалось автоматически, без осознанного воздействия делать глотательные движения.

Я решил немного помолчать и постепенно, минута за минутой Ленни начала успокаиваться. Вскоре на ее губах появилась усталая, но все же улыбка. Бледная и измученная, она все так же сидела на стуле, наблюдая за по-прежнему дрожавшими пальцами.

— Нельзя так с ним обращаться, — сказала она ни с того ни с сего. — Это к нам обоим относится.

— Но почему?

— Майки, ты, наверное, никогда не поймешь его. Он особенный. Неужели ты не понимаешь, как редко встречаются в этом мире люди, не похожие на других? — Она покачала головой, с каким-то отстраненным любопытством наблюдая за пляшущими в воздухе пальцами своих рук. — Понимаешь, он — посвященный. А мы идем по жизни бесцельно, словно блуждаем в потемках. Дни проходят для нас безо всякой пользы. К закату мы не становимся умнее, чем были на рассвете. А он, у него есть цель, и в этом его величайшее счастье. — Наконец ей удалось поднести горящую спичку к сигарете и затянуться. — Понимаешь, даже он до конца не осознает, что ему даровано судьбой. А я, я смогу ему это объяснить и показать.