Беременная вдова
Шрифт:
Ночью жарко. Слышишь — овцы, слышишь — собаки?
Шехерезада распласталась на спине в саду — на верхней террасе. В руках она держала книгу, заслоняя с ее помощью глаза от мимолетного солнца. Книжка была о вероятности. Кит сидел ярдах в четырех или пяти, за каменным столом. Он читал «Нортенгерское аббатство». Прошло несколько дней. Вокруг то и дело крутился Адриано.
— Тебе нравится?
— О да, — сказал он.
— А почему именно?
— Ну, как. Она такая… здравомыслящая. — Он зевнул и, поддавшись редкому приступу нестеснительности или искренности, растянулся в своем директорском кресле, выпятив лобковую кость. — Высокий ум, — сказал он. — И настолько здравомыслящая. После Смолетта со Стерном и со всеми остальными ненормальными
— Там ведь все про брак по расчету, нет?
— По-моему, это выдумки. Эта героиня говорит, что брак по расчету — «ужаснейшая вещь на свете». Кэтрин. А ей всего шестнадцать. Изабелла Торп хочет выйти замуж по расчету. Изабелла классная. Настоящая сука.
— Сегодня Глория Бьютимэн должна была приехать. Но у нее случился рецидив.
— Очередной бокал шампанского?
Нет, она еще от первого отходит. Причем не притворяется. Йорк ее устроил в клинику на Харли-стрит. Ей какого-то вещества не хватает. Диогена. Нет, конечно, не диогена. Но чего-то такого, что очень похоже на диоген.
— М-м. Как эскимосы. Как индейцы. Один глоток виски — и все. Только и могут, что вокруг крепостей околачиваться. У них было такое подплемя, что ли. Называлось Околачивающиеся Вокруг Крепостей.
— Мы ведь только этим и занимаемся. Вокруг крепостей околачиваемся.
Шехерезада имела в виду их недавнюю вылазку — из одного замка в другой замок, из замка Йоркиля в замок Адриано.
— А тебе как, твоя нравится? — спросил Кит. — Что за книга?
— О вероятности. Вполне. Парадоксы. Или, не знаю, просто сюрпризы? По-своему захватывающая. Только человеческих тем как-то маловато. — Теперь и сама Шехерезада зевнула с голодным видом. — Пожалуй, пора в душ.
Она поднялась.
— Ой, — произнесла она и секунду изучала ступню, вывернув ее кверху. — На колючку наступила. Адриано опять ужинать приходит. С корзиной. «Обеды на колесах». Ты не против, если он придет?
— Не против ли я?
— Ну, он временами слегка надоедает. А ты… Иногда мне кажется, что ты против.
Кита впервые охватило это чувство: нахлынувшая необходимость в страстной речи, в стихах, в признаниях, в слезах нежности — прежде всего в исповеди. Все законно, все утверждено. Он до боли влюблен в Шехерезаду. Однако эти абстрактные обожания были частью его прошлого, и теперь он уже понимал, что в состоянии с ними справиться. Прочистив горло, он сказал:
— Он действительно слегка надоедает. Но я не против.
Она подняла глаза на окраину поля, где паслись три лошади.
— Лили говорит, ты мух ненавидишь.
— Верно.
— В Африке, — произнесла она в профиль, — целый день смотришь на эти бедные черные лица. У них мухи на щеках и на губах. Даже в глазах. А они их не отгоняют. Привыкли к ним, наверное, вот и все. Люди к ним привыкают. А лошади — никогда. Погляди на их хвосты.
И конечно, он наблюдал, как она повернулась и двинулась прочь: мужские шорты цвета хаки, мужская белая рубашка, лишь наполовину заправленная, прямая походка. Рубашка ее была сырая, а на ключицах лежали стебельки травы. Стебельки травы поблескивали в ее волосах. Он откинулся. Лягушки, сосредоточившиеся в мокрой почве между огражденными клумбами, булькали и удовлетворенно ворчали. Это доходило до его ушей словно ступор самоудовлетворенности — будто кучка толстых стариков разбирает по пунктам всю свою жизнь, честно и прибыльно прожитую. Лягушки в своем мелком болоте, в своем ступоре.
В безвкусном жилище вяза смеялись желтые птицы. Выше — вороны, с лицами изголодавшимися и озлобленными, лицами наполовину вырезанными, выгрызенными (ему представились черные кони на шахматной доске). Еще выше — достойные Гомера старатели высших сфер, плотные и твердые, словно магниты, в строю, похожем на острие копья, нацеленное на землю где-то далеко за горизонтом.
Прошло
двадцать страниц. Странно, как небо, за которым наблюдаешь, кажется неизменным; но потом, абзац спустя, смотришь: та рыба-меч исчезла, на смену ей пришли Британские острова (форма, на удивление популярная у итальянских облаков)… Лили молча сидела напротив. На коленях у нее лежал нераскрытый том «Общественный порядок и человеческое достоинство». Она вздохнула. Он вздохнул в ответ. Оба они, сообразил Кит, расходовали плохонький, никому не интересный воздух. Помимо всего прочего, они испытывали чувство второсортности, какое обычно бывает у давно живущей вместе пары, когда поблизости пробуждается что-то романтическое. Лили неряшливо проговорила:— Она все подумывает об этом дельце.
Кит проговорил еще более неряшливо:
— Абсурд какой-то.
— Мальчик с пальчик хочет свозить ее на бой быков в Барселоне. На собственном вертолете.
— Да нет, Лили, ты хочешь сказать — на самолете.
— Не на самолете. На вертолете. У Мальчика с пальчик имеется свой вертолет.
— Вертолет. Это верная смерть. Сама прекрасно знаешь.
— Если бы его вытянуть в длину, он стал бы очень привлекательным.
— Но его не вытянуть. И потом. Он не просто карлик. Он смехотворный карлик. Не понимаю, почему бы нам просто не засмеять его, чтобы освободил помещение.
— Ладно тебе. У него симпатичное лицо. К тому же он харизматическая личность. От него глаз не оторвать, не находишь? Когда он ныряет или на перекладине.
Перекладина — такого устройства Кит до сих пор почти не замечал. Он полагал, что это какая-то сушилка для полотенец. В последнее время Адриано постоянно крутился и похрюкивал на перекладине.
— Взгляда не отвести, — продолжала Лили.
— Это верно. — Он закурил сигарету. — Это верно. Но только потому, что находишься в полной уверенности: он вот-вот долбанется. Знаешь, из-за него я себя чувствую настоящим леваком.
— Прошлой ночью ты не так говорил.
— Верно. — Прошлой ночью он говорил, что всем мудакам-аристократам следует брать пример с Адриано. Это означало бы конец классовой войне и мир на веки веков. Все усилия и затраты, на которые он не скупился в поисках новых увечий — да его и вешать не стоит, этого Адриано. Дать ему веревку, показать дерево или фонарный столб, и все. — Ага. Но ведь он еще ходит, Мальчик с пальчик этот. Вот в чем незадача. Он не Мальчик с пальчик. И не мышонок-силач, и не муравей-гигант. Он — Том из «Тома и Джерри». У него девять жизней. Все время выкарабкивается.
Прошло несколько страниц.
— Ты из-за Вайолет расстроился.
— С чего бы мне расстраиваться из-за Вайолет? У Вайолет все нормально. С футбольными командами не гуляет, ничего такого. Давай не будем про Вайолет.
Прошло еще несколько страниц.
— От его вида складывается такое впечатление, будто он все это заслужил, — вот я чего не выношу. Казалось бы, — продолжал Кит, — гаденыш ростом четыре фута десять дюймов мог бы научиться быть чуть-чуть поскромнее. Но нет, только не Мальчик с пальчик.
— Господи, да ты его и вправду не любишь.
Кит подтвердил, что так оно и есть. Лили сказала:
— Да ладно тебе, он же милый. Не раздражайся ты.
— И замок его долбаный мне страшно не понравился. За каждым стулом по дряхлому лакею. Старая козлиная борода в драконьем наряде стоит за твоим стулом и ненавидит тебя со всеми твоими потрохами.
— И постоянно орут с одного конца стола на другой. Но все равно. А как же старлетки?
У Адриано, на piano nobile [34] (пространство площадью примерно с лондонский район), их подвели к глубокому буфету, на котором были выстроены несколько дюжин фото в рамочках: Адриано, сидящий или полулежащий, с чередой дюжих красоток в том или ином обрамлении, шикарном или экзотическом.
34
Досл.: благородный этаж (ит.);основной этаж большого дома.