Берлин – Москва. Пешее путешествие
Шрифт:
– Я тоже плохо знаю русский!
Наша встреча завершилась сердечно. Я показал ей блокнот, и, когда она увидела плотно исписанные на чужом языке страницы, ее морщинистое лицо просияло:
– Писатель!
Мы еще поболтали, затем я пошел дальше.
Спустя пару часов в придорожной дымке показался монумент, постепенно его очертания все отчетливее вырисовывались на опушке леса по правую сторону, с каждой сотней шагов надпись делалась немного разборчивее. Монументальная надпись из бетона. Одно длинное слово. У меня заколотилось сердце: я ожидал этой встречи весь день. Я ускорил шаг. В 15 часов 22 минуты по московскому времени я преодолел мою последнюю границу: границу Московской области. Предпоследнюю, если быть точным, самой последней станет – еще три дня, три дня! – граница города Москвы. Я сел на основание монумента, многие из проезжавших мимо сигналили: они сделали это! Они оставили пустынную землю позади и были счастливы попасть в сферу влияния Москвы. Следующее, что мне попалось по дороге, – заправочная станция; здесь было кафе, а при кафе был туалет, а в туалете – умывальник. Я бросил рюкзак на землю, скинул рубашку, сунул руки под струю воды и
В кафе отдыхала группа пожилых западных туристов, сразу узнаваемых по сумкам на поясе, по бейсболкам и вечной опасливой отстраненности от происходящего вокруг. Туристы. Американцы. Смешно, но я понял в этот момент, что смотрю на них, как русский. Водитель дал сигнал, автобус был московский, появилась девушка-гид и стала загонять всех в салон. После того, что мне рассказали в дороге, у меня не осталось надежды найти какой-нибудь ночлег до Можайска, поэтому я поинтересовался у туристов, нельзя ли подвезти меня до Можайска, «lift to Mojaisk». Они обратили свои взоры на девушку-гида, но та ответила, что начальник ничего такого не разрешает, после чего все быстро поднялись и поспешили в автобус, бросив меня на трассе. Да, еще они назвали меня героем: «You are a hero!»
Я поступил так, как поступал всегда, когда не имел понятия, что делать. Я пошел дальше. А поскольку уже смеркалось, и мне не хотелось пропустить ничего из того, что все-таки паче чаяния могло встретиться на моем пути, я прибавил шагу. Обескураживающей прямизне трассы я противопоставил свое упрямство.
От монотонности спасает монотонность, это было известно моим ступням, ногам, кулакам и обветренной коже. Время от времени я поглядывал в сторону, надеясь увидеть стог сена, или сарай, или, на крайний случай, какой-нибудь навес, однако не было ни стогов, ни сараев, вообще никакого убежища. Порой, когда совсем угасала надежда и расстояние между километровыми указателями, играя со мной злую шутку, растягивалось все больше и больше, я снова принимался считать шаги. Сотня, другая, еще одна и так далее до тысячи, и опять с начала. Это была простая, но сильная мантра, ее магия по-прежнему действовала. Так я шел дальше, не замечая, что сумерки постепенно переходят в ночь и что ночь уже давно наступила. Последний отблеск дня не исчезал до конца – реликтовый луч, за который я держался, с какого-то момента существовал уже только в моем воображении. Мое спокойствие перед лицом ночи происходило из того, что меня заботили только мчавшиеся навстречу огни, остатки же моего сознания сконцентрировались на ступнях, нащупывавших дорогу, на которую я не должен был упасть.
Я не знаю, насколько долгим был марш и как поздно уже было, циферблат моих часов не имел подсветки, а по километровым столбам невозможно было рассчитать время, потому что я их уже не видел. Что мне оставалось, кроме того, чтобы просто идти вперед, пока не наступит утро или что-нибудь, что сможет его заменить. В какой-то момент я заметил огонек между грузовиками. Я остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее, он тоже застыл на месте. Он не двигался, как другие. Я устремился к нему, приблизился, перешел на другую сторону трассы и вскоре добрался до слабо освещенного мотеля. Я вошел внутрь.
Две женщины за стойкой внимательно осмотрели меня, одна из них курила, а другая указала мне на табличку «Ремонт».
Мотель ремонтировали – это значило, что мне следует идти дальше. Но у меня не было сил. Еще минуту назад я мог бы шагать сквозь ночь до самого утра. Но теперь это было уже невозможно, теперь я уже находился здесь и видел, что здесь были столы, стулья, чай и еда. При тусклом свете в зале ужинали, пили и курили дальнобойщики. Внезапно я ощутил позабытый голод, боль в ногах, стук в висках. Я упал на стул, и ко мне подошла та, что с сигаретой. Я сказал, что ни за что не сдвинусь с места, что я очень устал и должен выспаться. Она посмотрела на меня с интересом, обдала меня запахом «травки», в ее черных глазах светилось ленивое любопытство кошки, еще не решившей, стоит ли добыча затрачиваемых усилий.
– Ремонт, да?
Она кивнула головой, как в замедленной съемке. Я сказал, что мне все равно: я могу спать на стройке, я буду доволен любым уголком, который мне предоставят, кроме того, я могу заплатить. Она повернулась к другой, они обменялись взглядами, которые я не понял, затем она сказала, что мне принесут еду и питье.
Кто-то взвизгнул. Женщина. У худого светловолосого водителя с жадным взглядом было две девицы, он уселся на колени к старшей, что сопровождалось громкими воплями. В дверях показался его напарник и позвал светловолосого, тот бросил женщин и направился к нему, после чего между ними завязался спор. Пять минут спустя оба вновь появились на сцене: блондин ворвался внутрь, схватил смеющуюся визжащую женщину, взвалил ее себе на плечо и устремился с ней к машине. Затем в зал вернулся его приятель и стал приставать к младшей, чтобы она шла с ним, но он был толстым и пьяным, она не желала с ним идти, снова раздались громкие крики. Когда я поел, пришла курившая женщина, принесла ключ, прикрепленный к деревянному шару размером с яблоко.
Поднявшись по лестнице, я оказался в ином мире, где все было красным: стены и полы верхнего этажа были полностью выдержаны в темно-красной гамме. Темно-красные кресла и бархатные кушетки стояли посреди коридора, продолжение которого терялось в полумраке. Женщина прошла вперед и открыла комнату. Внутри было пыльно и душно, здесь стояли две двухъярусные кровати – это была одна из тех комнат, которые сдавались одновременно нескольким постояльцам, так что человек не знал, с кем придется делить ночлег, зато это было дешево. Стены от темных деревянных плинтусов до потолка были оклеены золотыми обоями, все четыре ночных тумбочки были накрыты золотыми салфетками.
Там внизу,
в зале, я мог бы спокойно уткнуться головой в стол, прямо рядом с тарелкой, и немедленно погрузиться в глубокий, беспробудный сон, но теперь сна не было ни в одном глазу. Мне вдруг нестерпимо захотелось умыться и осмотреться в странном мотеле, где я, конечно же, был единственным постояльцем. Я дошел до конца коридора, поворачивая ручки, но многочисленные двери оказались запертыми. Насколько велик этаж? Есть ли у невидимого с трассы мотеля еще этажи? Красный этаж и моя золотая комната казались связанными с каким-то давним воспоминанием, и было неясно, шла речь о моем личном переживании или о некоем образе.Я нашел ванную. Повернул кран до конца, но воды не было. Значит, дальше. Я поднялся по лестнице и попал на чердак, также заканчивавшийся вереницей мансардных комнат. В самой последней из них на веревке было развешено белье. Должно быть, его уже давно выстирали, потому что стоило мне к нему прикоснуться, как истлевшая хлопковая материя развалилась у меня в руках. Я снял белое кухонное полотенце, оно так затвердело, что мне пришлось его разгибать. Я взял его с собой.
На обратном пути я обнаружил работавший кран. Я оторвал кусок полотенца, – другой половиной я наутро почищу сапоги, – разделся и помылся. Поднялся сквозняк, я почувствовал его голой кожей, и дверь захлопнулась. Я быстро оделся и попытался ее открыть, но ничего не вышло. Мне показалось, что я слышу шаги. Я постучал в дверь и крикнул, что мне нужна помощь. Ничего не произошло. У меня был ключ от комнаты. Только теперь я заметил, что деревянный шар, к которому он был прикреплен, представлял собой глобус: нарисованный, но уже полустертый, лишь контуры континентов были еще различимы. Я вставил ключ – он подошел.
Внизу, в зале, не осталось посетителей, за исключением одного мрачного человека, который пил чай. При помощи ножа он чистил маленькое яблоко – неторопливо, без какого-либо выражения, он срезал с него кожуру так, как старики от нечего делать строгают палочку. Я видел его со стороны: его худую бурую спину и камуфляжную куртку. Его чай оставался нетронутым, похоже, он уже давно остыл, и я недоумевал, что в этом человеке меня пугает, ведь его лица я все еще не видел, хотя именно лица внушают страх, а не спины и яблоки. Он не шевелился, ничто вокруг его не занимало. Появилась курившая женщина, она взяла не глядя мою тарелку, прошла совсем рядом с неподвижным посетителем, на мгновенье задержалась, можно было заметить ее движение: она как будто хотела погладить его голову, но, не сделав этого, направилась к стойке. Затем она погасила свет и исчезла.
Зал освещали фары проносившихся мимо грузовиков, после четвертой или пятой вспышки я заметил, что остался в одиночестве. Мне нравилось такое настроение, оно казалось мне бесконечно ценным, я знал, что никогда уже мне не придется пережить ничего подобного. Я продолжал сидеть и пить чай, пока он не остыл. Тут усталость придавила меня, как огромный камень, я нащупал лестницу, прошел по коридору к себе в комнату, и, не раздеваясь и не зажигая света, погрузился в сон, как в морскую пучину.
Камень тянул меня все глубже и глубже – море было бездонным, и вдруг стало ясно, что я не один. Я опустился на дно, перестал бороться и почувствовал, что рядом со мной кто-то есть. Я лежал и ровно дышал, затем резко подскочил, и мы бросились друг на друга. Он схватил меня, мы боролись, повалились на землю, он крепко держал меня и, не давая высвободиться, прижимал к полу; задыхаясь, я пытался вывернуться и в какой-то момент это удалось, я нащупал что-то твердое, наверное, ножку кровати, оперся о нее левой ногой – он развернулся, мы покатились к двери, которая странным образом оказалась открытой. Схватившись, мы оба каждый миг понимали, кто из нас сильнее. Я знал, что это он. Это была борьба, а не драка. Мы уже давно были в коридоре, четыре или пять раз мне удалось освободиться, но каждый раз он снова придавливал меня к полу. Он был сильнее, потому что был невидим и все знал, при этом он совсем не был тяжел, напротив, очень легок, но я не знал ничего. Неужели это должно произойти здесь, пронеслось у меня в голове, и еще – нож. Только бы у него не оказалось ножа. Я высвободил руки и схватил его сзади. Я бросил его изо всех сил на свое колено, желая сломать ему нос, но он поднялся, я ударил его головой, надавил своим черепом на его, но мой противник, которого я схватил за шею, был худым, цепким, сухим, как трут, и не пах ни потом, ни хмелем, ни вообще чем-нибудь. Вдруг все вспомнилось: устремленное на меня оружие моего соперника в тот тихий летний день в моей студенческой комнате, где он стоял всего в шаге от меня. Холодный расчет: что если я сейчас прыгну к закрытой двери, распахну ее, откачусь в сторону, но как прыгнуть так, чтобы он попал только в ногу; и опять с изумлением оглядываясь вокруг, почти смеясь, растягивая паузу: здесь, значит, должно все произойти, так быстро, еще ведь только лето, а у тебя были планы на сегодняшний вечер и на следующие пятьдесят лет, так нельзя ли вернуть все назад на крошечную пару секунд: всю вселенную, вообще это все, но нет, конечно, ничего не получится, значит, это случится здесь, но что они скажут, как они это потом воспримут? Теперь он схватил меня за шею, мне пришлось выпустить его голову, чтобы оторвать от горла костлявые пальцы; короткая передышка, затем новый захват, опять он меня схватил, опять я крутился под ним на полу, в отчаянии ища способ уцепить его за бок, задыхаясь, шипя, ревя, почти изнемогая. Вспыхнула еще одна сцена: мальчик на промерзшей земле, другой – сверху, остальные – вокруг в свитерах и варежках. Идет восьмой раунд: восемь раз я лежал под ним, восемь раз он упирался коленом в мое плечо так, что я ревел от боли, восемь раз он, ухмыляясь, спрашивал, хватит ли мне, и всякий раз я рвался навстречу этой ухмылке, и снова варежки на фоне серого зимнего небосвода вели надо мной отсчет. Но вот, наконец, переломный момент: нет, нет, нет, этому не бывать, так не пройдет, я тебе покажу, в конце концов у него не хватает сил, он чувствует это, убегает, падает на ледяную землю. Я прыгаю на него, вколачиваю ему колено в живот, пригвождаю его руки к обжигающему льду, он сдается. Смеясь.