Берлинский блюз

– Да я и не говорила ни про какой сосуд.

– Это теперь не важно, – сказал господин Леман. Никакой в этом романтики, подумал он, романтика совсем в другом. – Ты заговорила про содержание жизни. А если уж говорить про содержание жизни, то нужно доводить мысль до конца. Такое слово нужно осознать. Какое отношение имеет к содержанию жизни тот факт, что кто-то работает в баре? Это ведь бред – содержание жизни. Надо жить и радоваться жизни, этого совершенно достаточно. – Сейчас она встанет и уйдет, подумал он, тогда я останусь в полном дерьме, и надолго.

Но прекрасная повариха вовсе не рассердилась, скорее она казалась удивленной.

– Боже мой, разве можно так волноваться из-за двух слов. Это ведь не важно, что я сказала, содержание жизни или что-то другое, ты ведь понял, что я имела в виду.

– Нет, я не понимаю. Я отказываюсь понимать, что имеется в виду, когда люди извращают вещи, которые важны для меня, не думая о том, что они говорят.

– Все равно это не настоящая профессия. Нельзя же только работать в баре.

– Ага! – Господин Леман поднял указательный палец и тут же опустил его. Теперь еще и указательный палец, подумал он, это уж совсем плохо. – Это уже ближе к делу. Значит, нельзя только работать в баре. А что в этом такого плохого? Почему это нельзя только работать в баре?

– Потому что это слишком скучно.

– Я так не считаю.

– И ты больше ничем не занимаешься?

– Почему люди постоянно спрашивают друг друга: не занимаешься ли ты еще чем-нибудь? – Я разговариваю вовсе не с ней, с сожалением подумал господин Леман, на самом деле я разговариваю со всем остальным миром, а все сваливается на нее. – Большинство моих знакомых отвечают: да, я работаю в баре, но на самом деле я занимаюсь искусством, на самом деле я занимаюсь музыкой, играю в группе, на самом деле я учусь, на самом деле, на самом деле, и все хотят этим сказать, что они работают в баре временно, что однажды начнется настоящая жизнь, как, например, Карл со своими скульптурами и всей этой ерундой, я ничего не имею против Карла и его барахла, но что же это за удручающее пренебрежение тем, что ты делаешь, если ты все время рассматриваешь это как временное решение, как что-то ненастоящее?

– Что за скульптуры?

– Да это сейчас не важно. Вопрос не в этом. Вопрос вот в чем: почему одно ценится высоко, а другое низко? Если бы я сейчас сказал, что на самом деле я художник, то все ответили бы: ах вот как, ну тогда ясно. Но что такого ужасного в том, чтобы просто стоять за барной стойкой и делать это с удовольствием? В городе полно баров, так что же не так? Баров больше, чем церквей, галерей, концертных залов, клубов, дискотек и не знаю чего еще. Людям это нравится, они с удовольствием ходят в бары. Это хорошо, это полезно – работать в баре. Посещение бара доставляет людям удовольствия не меньше, чем посещение музея или концерта. Почему же тогда все хотят быть какими-то художниками, но никто не хочет просто работать в баре. Ты бы стала спрашивать художника, почему он не занимается еще чем-нибудь? Например, не работает в баре? Хотя, – с улыбкой признал господин Леман, радуясь, что нашел возможность смягчить тон, – есть много художников и музыкантов, которые в один прекрасный момент открывают свой бар. С этой точки зрения я прав вдвойне, так как я избегаю обходного пути через искусство.

– Я вообще не думала об искусстве. При чем тут искусство? Я просто сказала…

– Люди приходят в бар и напиваются, – перебил ее господин Леман. Это нехорошо, подумал господин Леман, это нехорошо, что я ее перебиваю. – Некоторые напиваются сильнее, некоторые слабее. И это им нравится. Как бы выглядела жизнь людей в этом городе, если бы не было баров, кафе, или как они все называются. Что можно сказать против работы, которая состоит в том, чтобы давать людям то, что им нравится? Содержание жизни! Может быть, бармены вообще единственные люди, которые могут дать хоть какое-то содержание жизни. Может быть, именно мы вливаем в людей содержание жизни: открывай рот, глотай содержание, готово.

– Подожди, это же совсем примитивно. Получается, что есть либо содержание жизни, которое вливается сверху, и это непременно должен быть алкоголь, либо содержание, которое вытекает снизу, как ты только что пространно описывал.

– Время, конечно. Кстати, обрати внимание: для пьяного человека время течет медленнее.

Она ненадолго задумалась:

– Нет, время течет быстрее. Сам человек становится медлительнее и уже не замечает всего, что происходит вокруг. Так что время течет быстрее.

– Ничего подобного, медленнее. Если для пьяного человека все вокруг ускоряется, то это происходит потому, что для него-то время течет медленнее. Сам человек имеет больше времени. Растягивает время. Если человек много выпил и идет в туалет, то ему требуется на это вдвое больше времени, чем если бы он был трезв. Это значит, что он это время растягивает. И это удается ему потому, что у него появляется больше времени.

– Полная чушь. На самом деле все наоборот. Пьяный человек проживает за тот же промежуток времени гораздо меньше. Например, за определенное время ему удается сделать только три шага на пути в туалет, а не шесть, как в обычном состоянии. Это ведь означает, что время прошло быстрее. Предположим, что обычно на шесть шагов требуется три секунды, а в пьяном виде на шесть шагов нужно шесть секунд, то есть при одном и том же действии время протекает в два раза быстрее, значит, для пьяного ход времени ускоряется в два раза.

Неплохо, подумал с уважением господин Леман, неплохо. Может быть, она даже права, подумал он.

– Погоди, погоди, – сказал он. – Это так только в том случае, если мы считаем время чем-то абсолютным. А ведь это не так. По-моему, время похоже на песочные часы. Трезвый песок высыпается быстрее, чем пьяный, поэтому в пьяном песке время замедляется.

– В пьяном песке?

– Ну да, метафорически выражаясь.

– Уж больно дурацкая метафора. Я не понимаю, как можно привязываться к словам типа «содержание жизни», а потом выступать с каким-то пьяным песком, это же бред.

– Вовсе нет.

– Бред, бред! И кстати, если уж мы говорим о том, как для кого протекает время, с какой скоростью и так далее, то здесь совершенно неуместно выражение «растягивать время», это нечто совсем другое. Если одному человеку на шесть шагов нужно три секунды, а другому шесть секунд, то для второго время течет быстрее, потому что проходят целых шесть секунд, пока он смог сделать то, что другой сделал за три.

– Неправда, неправда. Полная чушь. Секунды не являются абсолютными величинами, они зависят от внешних факторов. Шесть шагов, так или иначе, длятся три секунды. Три трезвые секунды для трезвого и три пьяные секунды для пьяного, вот как. Поэтому пьяный песок не так уж плох, напротив. Когда пьяный совершает шесть шагов, для него проходят три пьяные секунды, в то время как для трезвого, который, быть может, уже покупает сигареты, пока пьяный шагает, проходят шесть секунд. Поэтому для пьяного время течет медленнее, чем для трезвого. У него другое время, чем у трезвого. Если сравнить их друг с другом, трезвое и пьяное время, то для пьяного время совершенно точно течет медленнее.

Она улыбнулась. Кажется, ей нравился этот разговор. Она увлеклась, она любит такие вещи, подумал господин Леман, это хорошо. Он был очень сильно влюблен.

– Это нелогично, – сказала она. – Чем быстрее ты живешь, тем медленнее течет время. Возьмем муху-однодневку. Для нее один день – это целая жизнь. Поэтому ее и прибить так трудно. Когда ты бьешь по ней, тебе кажется, что твоя рука движется быстро, а она видит, как рука медленно-медленно приближается к ней, и легко улетает. Потому что у нее более быстрое восприятие.

– Ты хочешь сказать, что для мухи-однодневки время течет медленнее, потому что у нее более быстрое восприятие.

– Ну да, разумеется. А у трезвых людей восприятие быстрее, чем у пьяных, поэтому им достается больше, они больше получают от своего времени, значит, для трезвых людей время течет медленнее.

Может быть, она и права, восхищенно думал господин Леман, а может быть, и нет. Он решил схватиться за последнюю соломинку.

– И почему же тогда эта муха живет только один день? – спросил он.