Берлинский этап

Побежала и Нина, и тоже оказалась по пояс в сугробе.

— Главное, не останавливаться, идти, сколько есть силы, — сквозь зубы, как будто в лицо невидимому врагу, процедила Лида и медленно двинулась в тайгу наугад.

Загустевшим морем лежала тайга, но от лагеря не отделяло ещё и полкилометра.

Зима зловеще молчала в сговоре с белой бескрайностью.

Тишину разбудили два выстрела.

Лида попробовала идти быстрее и упала, окончательно увязнув в снегу.

Два выстрела означали: в лагере обнаружили побег. Значит, их уже ищут с собаками.

И, может быть, даже найдут.

Собаки находят всегда, обученные командам и жестокости, выхолощенные из домашних животных в зверей, они не пощадят: разорвут на месте.

Так случалось не раз. Время от времени мучительное ожидание свободы сотрясали два выстрела, как вызов безрассудства и отчаяния установленному порядку.

Но бежали обычно, когда тепло. Летом, рассказывали, побегов было не меньше пяти. Отваживались на заведомо обреченное предприятие только мужчины; всех их вернули.

Одного привезли в лагерь разорванным на куски, чтобы все могли видеть, на что способны служебные собаки.

… Лай становился всё ближе. Даже время и то сговорилось зачем-то с собаками и замедлило бег, приближая ощеренные, как у демонов, пасти.

Инстинктивно беглянки спрятались за пушисто припорошенный куст. Снег оказался здесь особенно рыхлым, как в насмешку, проглотил почти целиком — только головы торчат, как из-под одеяла.

А острые зубы готовы вцепиться в горло.

Нина закрыла глаза, ожидая, что сейчас чудовище набросится на неё, но собаку словно сдерживала невидимая сила.

Поводок!

Овчарка действительно, была на привязи, которую сжимал в руке один из охранников.

Мужчин оказалось двое, оба с ружьями за плечами, а собака только одна. А казалось (и правда, у страха глаза велики!) целая стая.

— Мы-то думали, порядочные люди сбежали, — презрительно сплюнул сквозь зубы один из них. — А тут — две обезьяны! А- ну вылазьте!

Лида выбралась первой и получила пинок под зад от державшего собаку на привязи. Ещё и стукнул её прикладом, чтоб мало не показалось.

— А ну марш вперёд!

Но Нину не тронул. Она понуро плелась следом за старшей подругой. Неудавшийся побег отнял все силы.

Второй конвойный, сжимавш Представилась и сразу угрюмо замолчала. ий поводок, молчал, и его лицо без выражения скрывало мысли также надёжно, как маска.

Остановились у вышки.

— Вот тебе двое, — обратился молчавший до сих пор к пожилому конвоиру. — Смотри за ними.

— Пусть сидят до вечера, — показал тот кивком головы на неудобные пни, как будто только их и ждавшие. — Дышат свежим воздухом до карцера.

Окошки в карцере, как глазки новорожденных котят, ни в какую не хотели пропускать солнечный свет.

Слепые стены были, явно, в сговоре с тяжёлыми скрипучими дверями и цементным полом, холодным, без подстилки. Спать на нём невозможно, только дремать сидя, когда совсем невмоготу.

Здесь не было ни времени, ни пространства, ни жизни, ни смерти. Только цементный пол и цементные стены. Они уже не казались такими страшными, как когда лязгнул замок, впуская пленницу.

По крайней мере, это было лучше, чем та гнетущая неопределённость, когда они стояли под конвоем с Лидой у вахты, пропуская возвращавшиеся с работы бригады в лагерь. — И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? — окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина. Где-то рядом также маялась лагерная подруга в точно такой же камере.

На пятый день всё стало уже настолько безразлично, что даже не хотелось выбраться из карцера, но дверь, вздыхая и скрипя, отворилась: «Приехали из Каргополя»…

…На языке устало и бессмысленно ворочался вопрос «Что такое Каргополь?», но не у этих же троих спрашивать, в самом деле.

Самый важный — прокурор. Другой, почти такой же набыченный — судья.

А третий кто?

Защитник что ли?

Не похоже…

Не для того они вдвоём с Лидой на скамье подсудимых, чтобы их защищали.

Нина снова вспомнила тот стол в Берлине, когда говорила куда-то в пустоту, а никто не слышал или просто не хотел слышать.

Посмотрела на Лиду. Кажется, та думала о том же, может быть, даже о зловещем каркающем слове.

Как сквозь сон доносятся нелепые вопросы.

— Зачем бежали?

— Не выдержала условий, — с вызовом ответила Лида.

— Домой хочу, — с трудом подавила зевоту Нина.

Сказала, только потом вспомнила — дома-то и нет уже. Но даже это было сейчас не самое важное. Погрузиться в глубокий по- медвежьему сон до самой весны — единственное, чего хотелось по-настоящему.

Кажется, снова о чем-то спросили.

— Я первая. Я предложила, — донесся твёрдый голос Лиды.

«Кар» — сорвалось с ветки, как яблоко, но не вниз, а полетела ворона.

«Го-го-го», потянулись клином гуси за ней над полями, за море, на юг.

Ни моря, ни юга в слове, конечно же, не было. Нина добавила их от себя, и снова клин гусей, поля и ворона собрались в зловещее «Кар-го-поль».

— С ума сойти, — угрюмо взялась за голову Лида, когда судья равнодушно и даже насмешливо, как знакомый рецепт в поваренной книге, зачитал приговор.

Заседание окончено, всем спасибо, все свободны.

«Дезертирство» плюс «побег», судорожно производила Нина в уме простое арифметическое действие. Выходило — целая вечность до свободы и никакой надежды на побег.

Первое время Нину даже не выпускали за пределы лагеря. Целыми днями она чистила снег вокруг бараков да надраивала в бане тазы, но постепенно всё вернулось на круги своя…

Глава 6. Двойник

Очень странное ощущение (мистическое даже) знать, что в мире есть кто-то, удивительно похожий на тебя, если у тебя нет близнеца.

Как отражение в зеркале, то же лицо: глаза, нос, губы… те же брови.

Может быть, и судьбы похожие. Но этого Нине не суждено было узнать.

«Тонь! Виноградова!»

В первый раз, когда её так окликнули, Нина удивлённо смотрела на перепутавшую.

— Что смотришь на меня так странно, Тонь?

— Я не Тоня, — тихо ответила Нина.

— Как не Тоня? — изумлённо таращила молодая женщина впалые измождённые глаза, чуть искривились в усмешке полные обветренные губы. — А кто же?