Берлинский этап

Зина посмотрела на небо.

— Смешная ты, Зина, а ещё комсомолка, — пожала Нина плечами. Она ожидала, что подруга на неё наброситься. Мол, да, здесь будет город, и всё тут.

— Знаешь, так странно…..- продолжала Зина тем же беспокойным тоном. — Комсомольцам ведь ставят на могилах не кресты, а звёзды. А ведь много- премного могил… если комсомольцы будут умирать целую вечно Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену. &&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&<сть, то получится столько могил, будто звёздное небо…

— Тьфу ты, глупая! — рассердилась Нина на бредни подруги. — Комсомольцы должны не умирать, а строить коммунизм.

Зина засмеялась, но как-то грустно. Неспокойно ей вдали от дома. Неуютно. Сразу видно, не привыкла одна, без родителей.

Комсомолка будто прочитала мысли Нины и с вызовом посмотрела на козу.

Коза тряхнула бородой и тоже посмотрела сверху вниз с низкой крыши.

— Беее, — взбудоражила блеянием кур.

Их было в округе так много, что деревня казалась городом квочек, где правили шипастые петухи, важные, как павлины.

— Почему здесь так много кур? — сменила тему Зина. — Ты видела когда- нибудь столько кур сразу?

— Нет, — удивилась и Нина.

В куриной деревне комсомольцев встретили не слишком-то приветливо. Ни коренные жители, ни тем более куры не помышляли ни о похожих на гигантские башни домах, ни даже о сельском клубе, который всем миром (поездом) собрались строить добровольцы, прибывшие в степь из разных городов и деревень. Яйца, тем не менее, местные продавали охотно и недорого.

Часть грузовиков остановилась на берегу Ишима, а часть поехала дальше, к другим необжитым просторам. Недалеко от саманного поселения комсомольцы разбили свой брезентовый лагерь. О палатках позаботился местный райком. Выдали из расчета — одна на четверых человек.

Летом жить в палатке было интересно, хотя звездопады, их прощальные гаснущие гроздья, как пить дать, — верные предвестники листопадов.

Но мурлыканье реки успокаивало: ещё не скоро.

Быстрая вода была неглубока, сквозь неё, светлую, видны были камешки, так, что их можно было считать. На воде из Ишима варили еду: яйца и иногда лапшу. Пили водицу и сырой — колодцев в деревне не было.

Воду привозил цистернами на грузовике улыбчивый водитель Николай.

«А дядя не уедет без меня?» — беспокоился Валерик.

Но дядя помнил, с каким нетерпением черноглазый малец ждёт очередной поездки на Ишим и сам отыскивал взглядом: «Валерик, садись!»

Морозы начались как-то вдруг, нагрянули, как нежданные гости: любите и жалуйте.

Бригадир лет сорока, хоть и строгий, но заботливый, сам обратился к Нине:

— Нельзя тебе с ребёнком жить в палатке.

Обещал поговорить с местными.

Сдавать чужачке угол, между тем, никто не спешил. Неприязнь к свалившимся ни дать ни взять, как снег на голову, названным благодетелям была настолько стойкой, что не прельщала даже возможность подзаработать. Одна калмычка, впрочем, согласилась, хотя встретила постояльцев не слишком приветливо

— Возьмёте нас к себе? — под оценивающим недоброжелательным взглядом хозяйки саманного домика Нина остановилась на пороге. Будь она одна, не раздумывая, шагнула бы обратно, и бегом в весёлую комсомольскую палатку. Но руку сжимал сынишка, другую тянул вниз узелок с пожитками.

Кивком головы калмычка показала на широкую лавку у печки. Место неудобное, но тёплое. Зиму пережить можно.

На постояльцев сбежались смотреть три пары глаз — все в тяжёлых холщёвых платьях, как глазастые колокольчики — не разберёшь, где мальчонка, где девчонка.

Пока Нина была на работе, малыши, хозяйские дети и Валерик, играли под присмотром калмычки

Говорила она очень мало и всегда по существу, зато пекла вкуснейшие лепёшки из пшеничной муки. А Валерику перепадало каждый день и по стакану парного козьего молока.

Хозяйка держала две козы, и у детей всегда было отдающее специфическим запахом, но очень полезное молоко.

И к зиме Нина стала замечать, что сын посвежел и окреп.

Мыться в морозы было сущим наказанием и настоящей проверкой на прочность. Коренные жители, впрочем, приспособились и не испытывали в связи с этим неудобств.

По субботам калмычка грела большой чугун воды, извлекала его затем ухватом и ставила возле печи. Тщательно выгребала из печного отверстия золу, оставшуюся от кизяка, и стелила вместо них мокрую солому. В это пышущее жаром отверстие нужно было, как рак в нору, пятиться голышом, стараясь забраться поглубже.

Калмычка доставала из печи детишек, красных, как варёные рачата, стегала их веником из соломы, споласкивала водой, после чего с чистой совестью могла и сама взгромоздиться на солому.

Валерика Нина купала в избе, по местным обычаям. Сама же раздеваться при семье стеснялась.

Вдвоём с Зиной они уносили котел с кипятком за дом, где выстелили себе банное местечко соломой, и там, стуча от холода зубами, поливали друг друга горячей водой.

Ещё сложнее зимой было отбивать камень от оледеневших берегов Ишима, таких высоченных, что, казалось: стоишь на крыше тех самых башен из светлого будущего, о котором мечтала Зина. Только внизу не облака, а лёд.

— Ты хотела бы увидеть будущее? — спросила как-то Зина.

— Зачем? — удивилась Нина.

Измученные работой подруги сели прямо на снег над расселиной, в которой на дне пропасти замер на зиму Ишим.

— И стыдно признаться, я же всё-таки комсомолка, — отвела глаза в сторону Зина. — Да только тяжело мне. Платят копейки, это ты к тяжёлой работе привычная, а я уже жалею, что приехала. И старалась не думать об этом. Ночью перед сном закрываю глаза и представляю, какой здесь будет город, и какие в нём будут люди. Только этим и спасаюсь. Знаешь, в нём будет много- много- много белых роз. Именно белых, и на клумбах, и так.

— Только белых? — удивилась Нина.

— И город тоже белый. Может быть, с тёмно-синими стеклами. Да, белых-белых…

— Почему?

— Не знаю, хотя бы в память об этой зиме. Радуюсь за этих людей из светлого будущего, и забываю, что холодно и руки все в мозолях…

Зина хотела было даже снять мужские рукавицы (отец дал с собой), чтобы было нагляднее, или хотя бы одну. Передумала. (Зябко).

— Вот придёт весна, и убежим! — зажглись вдруг в глазах Нины озорные огоньки.

— То есть как так «убежим»? — растерялась Зина.