Беру тебя напрокат

Но я настойчиво душу в себе мизантропа и стараюсь не обращать на соотечественников внимания. В конце концов, проще дождаться, когда они свалят, чем знакомить этих гоблинов с правилами приличия.

А потом в магазинчик влетает Ника. Вид у нее чуть запыхавшийся и растрепанный — видно, что спешила.

— О! — орет один из неприятной мне компании и тычет локтем в товарища. — Смотрите, это же Клубничка!

— Точняк! — вопит другой и начинает ржать еще противней, чем до этого. — Эй, Клубничка, айда с нами — познакомимся поближе.

Лицо Ники моментально теряет краски. Она даже рефлекторно делает шаг назад, к выходу.

— Клубничка, не обижай фанатов, — кричит третий из компашки, а потом выуживает из кармана джинсов какую-то купюру. — Смотри, что у меня есть! Двадцатка! Доставишь мне удовольствие за двадцатку?

Меня прямо подбрасывает. Положив камеру на стол, я подлетаю к обладателю двадцатки и хватаю его за грудки.

— Извинись перед девушкой! — цежу я и сжимаю ворот рубашки этого гоблина так, чтобы дышать ему было непросто.

Вообще, мне хочется приложить его мордой о витрину, но нельзя. Нельзя, чтобы меня ссадили на берег за хулиганство.

— Эй, ты че! — орут товарищи обладателя двадцатки, но почему-то не спешат на помощь. — Ты че быкуешь, чувак?

Крендель в моих руках краснеет и пытается обеими руками разжать мою пятерню. Наивный малый! От постоянной работы с камерой у меня хватка — о-го-го. Я даже когда по горным рекам сплавлялся, ни разу гоупрошку не выронил.

— Извинись! — повторяю я. — Ну!

Глаза соотечественника странно выпучиваются. Блин! Может, у него астма? Или отек Квинке из-за переизбытка шоколада вокруг? На всякий случай я чуть ослабляю хватку.

— Извини, Клубничка, — сипит парень и закашливается.

— Ее зовут Ника, — поправляю я. — Ника! Повтори еще раз, но теперь по имени.

— Извини, Ника, — говорит он, а потом выворачивается и пытается садануть мне в висок.

А вот это он зря! Я уклоняюсь от удара и заряжаю кренделю с двадцаткой под дых. Не очень сильно, буквально для профилактики. Не знаю, какого фига он складывается пополам и орет, как раненый верблюд.

— Эй, парни, прекратите это! — по-английски вопит продавец. — Я сейчас охрану вызову!

Тоха пытается убедить его, что ничего не происходит.

— Парни просто дурачатся! — болтает он на ломаном английском. — У нас, русских, так принято.

— Сваливаем! — кричит один из гоблинов и грозит мне кулаком, второй подцепляет за шкирку «верблюда» и волочет к выходу.

Я перевожу взгляд на Нику. На ее лице по-прежнему нет ни кровинки, глаза лихорадочно блестят.

— Не принимай близко к сердцу выпады всяких уродов, — говорю я с почти отеческими интонациями.

А она вдруг вскидывает подбородок и начинает хлопать в ладоши:

— Браво, Петров! Отлично придумано. Будешь в глазах подписчиков настоящим героем. Хотя со своими статистами мог бы быть и понежней.

— Что? — я чувствую растерянность. — Ты о чем?

— Да ладно, передо мной-то не надо ничего из себя строить. Идея с дракой — на «пятерочку». Я бы до такого в жизни не додумалась.

— Ты думаешь, я все это подстроил? — наконец соображаю я. — Подстроил вот этих обезьян?

— Ты думаешь, я все это подстроил? — наконец соображаю я. — Подстроил вот этих обезьян?

Она только неприятно ухмыляется.

Мою грудь заполняет странное, гнетущее чувство. Обида, что ли… Хотя нет, скорее досада. Мне досадно, что Ника считает, будто у меня и задиравших ее придурков есть что-то общее. Впрочем, показывать то, насколько я уязвлен, мне не хочется.

Я одергиваю рубашку и смотрю на злючку с прохладцей:

— Ты ошибаешься, Ника! Я ничего не подстраивал, да и вообще эта стычка совсем не кстати. Отморозки на канале мне не нужны. Так что сейчас, будь добра, выйди и зайди в магазин снова. Надо записать нормальное знакомство.

Она не двигается с места. Выражение ее глаз стремительно меняется, в них проступает обескураженность. Я подхожу к Нике и, легонько обняв ее за плечи, пытаюсь подтолкнуть к выходу:

— Пойдем.

Она все-таки поддается. А я вдруг чувствую, что расстроена Ника больше, чем хочет показать. Выхожу из магазина вслед за ней.

— Это, правда, не ты? — Ника смотрит на меня пристально-пристально и как будто с надеждой.

Я старательно выдерживаю этот пронзительный взгляд, хотя внутри от него все будто переворачивается:

— Правда. Не я.

Она опускает голову и вздыхает:

— Ну и денек! Я еще и в лифте застряла сейчас.

— Серьезно? — мне не удается сдержать улыбку. Вот, значит, из-за чего она опоздала. А я-то уже нафантазировал себе войнушку.

— Целых пятнадцать минут пришлось ждать, пока нас вытащат, — Ника еще раз вздыхает и наскоро поправляет волосы.

— Нас?

— Ага, я с бабушкой застряла. С какой-то китаянкой с клаустрофобией.

— Представляю! — я даже присвистываю. — Надеюсь, у вас хотя бы свет не выключился?

— Выключился. Бабуля так кричала, будто апокалипсис начался! Она еще, как назло, очень плохо понимала по-английски, потому у меня никак не получалось ее успокоить.

Ника чуть нервно смеется. А я не могу оторвать от нее взгляда. Она такая милая сейчас, когда рассказывает о своих злоключениях! Так и хочется притянуть ее к себе и чмокнуть в нос. Но, конечно, я этого не делаю. Борюсь с собой.

Из магазина выглядывает Тоха:

— Вы чего там — уснули?

— Сейчас придем! — отмахиваюсь я.

Он что-то бубнит под нос недовольное, но оставляет нас в покое.

Ника смотрит на меня с мольбой:

— Не торопись, пожалуйста. Дай мне еще пару минут, чтобы отдышаться. У меня что-то даже во рту пересохло от всех этих приключений.

— В таком случае тебе нужно выпить чаю.

Она чуть смущается, облизывает пересохшие губы:

— На это, к сожалению, нет времени. Скоро начнутся учения по эвакуации. Надо успеть «познакомиться» до них.

Я еще раз очерчиваю взглядом ее взволнованное лицо. Румянец на щеки Ники возвращается крайне медленно и неохотно. Бедняга! Так сильно испугалась! И, судя по деланному спокойствию, стычка с гоблинами не первая в ее биографии.