Беруны. Из Гощи гость

начинает подниматься к дому.

II. СТУДЕНОЕ МОРЕ

1 Лодьей на севере называют большое мореходное палубное трехмачтовое судно; лодейник – работник на лодье,

матрос.

2 Луда – подводный камень либо прибрежная каменистая мель.

Широко раскинулся холодный океан, и во все стороны разбежались по волнам его

открытые дороги, – их не перенять, не унять, не затворить.

И по такой вольной, никем не заставленной дороге, по русскому Студеному морю шли и

шли корабли не один уже век, норвежские, и английские, и шведские; добирались и до Новой

Земли и к острогорью – к Груману, который иностранцы по-своему называли Шпицберген.

Вот и лодья Еремея Петровича, благополучно пройдя в июне 1743 года Понойские луды,

черные от черных бакланов1, второй уже день шла Ледовитым морем. Попутный ветер,

усиливаясь с каждым часом, резво гнал её далёко от рыбачьих становищ на Коле. Скалистый

берег с подводными камнями и песчаными мелями уже не всплывал как призрак позади, из-

под небоската. Небольшие куски рыхлого льда временами терлись о борт. С утра, как сквозь

сито, мелкими каплями сеял дождик. Паруса намокли на мачтах, и палуба пахла отсыревшим

деревом, как осенью лес.

Тюлени ещё в Белом море казали над водой свои круглые головы и иногда целым стадом

издали шли за лодьей, провожая промышленников в далекое плавание. Степан Шарапов от

скуки палил в них дробью, и испуганные звери падали на дно камнем.

Скучно было Степану в этой мокрени и безделье. Он вчера ещё отточил два своих

гарпуна, топор и короткое копьецо. Спал он сегодня до самого обеда, а сейчас, накрывшись

мокрой холстиной, сидел, свеся ноги, на бочке и плевал далеко через борт в колыхавшуюся

синюю воду.

Что делать в этакой синьке судну, вышедшему для китового боя? Не любит кит этой

светлой сини и ищет мест потемнее да помутнее, там, где тучами плавают ракушки, медузы и

всякая мелкая рыба. Кит жрет всю эту мелочь, только это он и способен проглотить, хотя сам

он величины страшнющей.

А вокруг лодьи густел туман, хотя днем и ночью, во всякое время стоял здесь белый день.

Сквозь пар видно было, как багровело и вспухало солнце, катясь по небесному кругу и в

целые сутки не спадая за небосклон. Бесконечный этот день ел глаза Степану, и его начинала

нудить тоска. Тогда он принимался горланить песню, запрокинув мокрое лицо в небо:

Уж мне надобно сходить

До зелена луга

Уж мне надобь навестить

Сердечного друга...

А за бортом по-прежнему жирно шлепало рыхлым льдом, да дождь сегодня, как и вчера,

сеял сверху, точно сквозь мелкое сито.

Но вдруг что-то треснуло под самым носом лодьи. Дрожа, как испуганный конь, корабль

остановился сразу, и Степан кубарем скатился со своей бочки на мокрую палубу,

запутавшись в наваленных там парусах и канатах и ткнувшись лицом в засунутую меж ними

запасную рею.

III. ПРЕРВАННЫЙ СОН ТИМОФЕИЧА

Ледяное царство отгородилось от человека хрустальными стенами и ледяными башнями,

страшилищами морскими и лютым зверем. Но старый плаватель Алексей Тимофеич знает,

что с ледяной поляной или плавучей горой надо бороться не нахрапом, а старой моряцкой

сноровкой. И сноровку эту Тимофеич получил с детства, когда с отцом плавал на заморских

купеческих кораблях; от отца-то он тогда и перенял знание корабельного хода.

Много понюхал потом Тимофеич моря и ветра, когда плавал на голландских кораблях и

соловецких одномачтовых шнеках2. От голландцев научился он хорошо распознавать

направление по звездам и глушить из ведерка ром. И оттого ли, что шибко любил Тимофеич

эту голландскую водку, или, скорее, от другого чего, но только не вышел он, подобно Еремею

Петровичу, в хозяева, хотя борода у него из темной давно стала желтой и пошла мохнами, как

шерсть у старого ошкуя3.

1 Баклан – морская плавающая птица, водяной ворон.

2 Шнека – небольшое морское одномачтовое судно.

3 Ошкуй – белый медведь.

Окладников, тот рано засел дома и, сидючи там, богател свирепо, и быстро, и густо, а

Тимофеича всю вековщину носило по морям, и всё среди плавучих льдин и мокрого снега;

даже до теплого моря не дошел он за век свой ни разу.

Тимофеич в этот час, прикрывшись волчьим тулупом, спал на старых мешках в мурье1,

когда случилась беда. Неожиданно в быстро сгустившемся тумане выросла перед самой

лодьей ледяная крепость, – поди возьми её, пали в неё из пушек. Будь и тому рад, что жив

остался, что не выдал Еремей Окладников, строивший свои корабли не где-нибудь, а у

Баженина ещё на Вавчуге.

Тимофеичу спросонок показалось, что злобнейшие шведы снова открыли огонь по

Новодвинской крепости, как при Петре, сорок лет тому назад. Косматый и неумытый

выскочил он из люка и затопал по мокрому палубнику босыми ногами туда, где кричали и

ругались сбежавшиеся работники, пытавшиеся баграми и дрекольем отвести судно назад,

подальше от ледяного капкана.

Гора взялась невесть откуда. Она стояла перед самой лодьей, стояла и дымилась, и

слышно было, как стекала с нее в море талая вода.

Такие громады встречались мореходам и в прежнее время, да и не такие только. Бывало,

идет навстречу с края света целый хрустальный город с домами, зубчатыми стенами, с

дозорными башнями, и словно костры зажжены там ради большого праздника, и слышен

колокольный звон. Но плаватели знают, что дома стоят там без жителей и что без стрельцов

там башни. Заходит в эти дворцы один лишь ошкуй, такой же медведь, как и лешак, только

большой, белый и лютый. Взберется он на ледяную башню, поднимет вверх голову и долго

смотрит, как вдали проходит на промысел корабль.