Бес в ребро

— Естественно… Владимир Петрович…

— Чагин часто к вам ходит? — спросил Жигунов.

— Ну, не то чтобы часто, но регулярно. Вот последний раз неделю — десять дней назад заходил.

— Да, я знаю, — сказал Жигунов. — Он был со Шкурдюком и Поручиковым…

— Совершенно верно. А что, Александр Кирилыч, случилось что-нибудь?

Жигунов долго смотрел на нее, качал головой:

— Наверное, случилось, Ангелина, раз ты вместо товарищеских подсказок задаешь мне вопросы… Чего ж ты мне про Риту не рассказываешь?

— А что рассказывать? Вы же и сами про все в курсе…

— Ну, был бы про все в курсе, не приходил. — Жигунов прихлебнул из чашки кофе и спросил небрежно: — А ты Риту эту знаешь?

Ангелина засмеялась:

— А кто же ее не знает? Ее весь город знает. Можно сказать, в масштабах страны известность. Она же в сборной по плаванию…

— Так-так-так, — постучал пальцами по стойке Жигунов. — Маргарита… Маргарита… Маргарита… — повторял опт, вроде припоминал выскочившую случайно из памяти фамилию.

— Терёшкина, — подсказала Ангелина.

— Да-да-да! Маргарита Терёшкина! — обрадовался Жигунов, будто вспомнил. — Ну ладно… А сильно гуляли?

— Ну как это — сильно? В пределах допустимого. С ног не падали, — ласково улыбнулась Ангелина.

В это время из-за шторки позади бара возникла женщина в белом грязном халате и драматическим шепотом позвала:

— Ангелина Степановна! Подь на минутку! К телефону директор кличет!

— Простите, я сейчас же вернусь, — пообещала Ангелина и скрылась за занавесом.

Я схватила Жигунова за рукав:

— Саша, ты не можешь у нее в письменном виде получить показания?

Жигунов сердито мотнул головой:

— Я ж тебе объясняю, что я не только брать у нее письменные показания, но и расспрашивать не имею прав.

— Саш, но если ее официально вызовут в прокуратуру или в суд, она ведь обязана дать эти показания?

— Никогда она не даст этих показаний в прокуратуре и откажется даже от того, что сказала нам сейчас…

— Но почему?

— Потому что она сама жульница и стучать на своих клиентов не будет. Это выходит за рамки их воровской этики. Она уже и так мне их сдала. А в прокуратуру она не пойдет и ничего подтверждать не станет.

— Но она же ведь от них никак не зависит. Чего ей бояться их?

— Это тебе только так кажется. Она их и боится, и зависит. И говорить про них ничего не будет. Думаю, что визит исчерпан. Допивай кофе и можем идти…

Мы дошли до улицы Маяковского в ожесточенном молчании.

— Саш, если ничего мне не удастся узнать и дело дойдет до суда — осудят Ларионова?

Жигунов развел руками:

— Наверняка. Срок впаяют, как из пушки…

— А какой срок по статье полагается?

— До пяти лет. — Он взглянул на меня и поспешил утешить: — Ему больше года не дадут первый раз — характеристики, наверняка, хорошие…

— Да, — кивнула я. — У него наверняка будут хорошие характеристики. Хорошему человеку с хорошими характеристиками дадут всего год тюрьмы — ума дадут, мозги на место вправят…

— Не убивайся так, Ирэн! Он мужик крутой, он год в колонии на одной ножке простоит…

— Это я не сомневаюсь! — согласилась я. — А то, что опозорят на всю жизнь, работу любимую навсегда отнимут, судьбу сломают. — это так, чепуха! Это даже в приговор не включается, мелочи.

На противоположной стороне перекрестка, у того самого злополучного магазина с заново остекленной витриной по-прежнему стояла бабка с цветами.

Я показала ее Сашке:

— Вот эта старуха все видела. Она была в самой свалке, при ней началось все. Но она говорить ничего не хочет…

— Вполне естественно, — хмыкнул Жигунов. — Она и торгует-то здесь незаконно. Наверное, постовую службу умасливает. Ей еще лезть в чьи-то дела! Что она, с ума сошла?

Я понимала, что испытываю к бабке несправедливую ненависть, вызванную ее резонным нежеланием помогать мне.

— Скажи, как ты думаешь, откуда у нее могут быть цветы? — спросила я у Сашки. — Она ведь явно городская жительница. Она не похожа на деревенскую.

— Цветы? — задумался Сашка, — Да сейчас не разберешь, кто городской, а кто деревенский, все одеты одинаково…

— Да дело не в одежде. Она не похожа на деревенскую.

— Это твои выдумки, — махнул он рукой.

— Саня, умоляю тебя, голубчик, дорогой, сделай милость, прошу тебя — подойди, спроси ее. Ты совсем по-другому с ними разговариваешь. Они тебя боятся!

— Никто сейчас никого не боится, — сказал серьезно Сашка, но решительно сошел с тротуара и направился через дорогу. Я припустила рысью вдогонку.

— Почем цветы? — улыбчиво спросил Жигунов.

— Три рубля букетик, — протянула ему бабка свои желтые нарциссы, мазнула по мне взглядом и, по-видимому, узнала — сразу же отвела глаза в сторону.

— Дороговатенько, — хмыкнул Жигунов, посмотрел внимательно на нее и эпически спросил: — Бабуль, а ты почему здесь торгуешь? У тебя разрешение на это имеется?

— А на кой разрешение? — всколыхнулась бабка.

— Ты же знаешь, что исполком запрещает торговлю в неустановленных местах.

— А кто их знает, эти места — где они установленные, а где нет! — У нее ярко, молодо, зло светили пронзительные желтые глаза. — Может, здесь оно и надо бы установить, раз никому вреда от этого нет, а людям радость…

— Вреда нет, а порядок соблюдать надо, — сказал сержантским голосом Жигунов. — А документы у тебя есть?

Бабка взвилась:

— Какие еще документы? Зачем они мне? Что я, — шпиёнка или беглая какая?

Жигунов твердо указал:

— Документы нужны не шпионам и беглым, а всем нормальным гражданам. У тебя должен быть паспорт!

Интересно, что бабка, разговаривая с совершенно партикулярным, модно одетым Сашкой Жигуновым, ни на миг не усомнилась в том, что он настоящий милиционер. Наверное, дело не в форме, не в погонах и петлицах — он не вызывал сомнения в своем праве спрашивать, допрашивать, командовать какой-то особой милиционерской статью, ухватками, тоном и манерой разговора.

— Дорогая бабушка, придется пройти со мной в отделение, уточнить вашу личность и составить протокол, — категорически завершил он дискуссию и этим почти незаметным переходом с «ты» на «вы» перевел их беседу из уличного разговора в административную процедуру.