Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Бесхвостые поросята
Шрифт:

– Дня три-четыре назад, - отвечал он, подумав.

В этом магазине, на одной из полок стояло несколько точно таких розовых бесхвостых поросят, какой Жермена обнаружила в кармане Марселя и вид которого так сильно взволновал ее, а на складе у хозяина хранился целый ящик этих безделушек.

Вначале их было ровно тысяча, тысяча фарфоровых поросят, абсолютно одинаковых, лишенных задорного хвостика штопором, обязательной принадлежности этих животных.

Много лет назад зашел как-то в лавку один проезжий коммерсант и достал из кармана одну из этих безделушек.

– Это подлинный Лимож, -

пояснил он.
– У меня их тысяча, совершенно одинаковых. Нет необходимости говорить вам о тонкости работы и изысканности цвета, поскольку вы, конечно, прекрасно в этом разбираетесь. Это часть большого заказа на разных животных, предназначавшегося на экспорт... Что же случилось? О чем задумался художник? И как потом никто, ни во время формовки, ни при обжиге, не заметил оплошность?... Во всяком случае, вся партия уже была готова, когда увидели, что поросята-то бесхвостые! Вот так вот! Господин Франсуа, хотите верьте, хотите нет, но этого оказалось достаточно, чтобы реализация их стала невозможной... Предлагаю вам всю партию, всю тысячу поросят... Назовите цену...

Франсуа назвал какую-то незначительную цифру, и на следующий день ему были доставлены ящики с поросятами. Прошел год, а он так и не продал ни одного из них, поскольку клиенты, повертев безделушку в руках, всякий раз говорили:

– Жаль, что отбился хвостик...

– Он не отбился. Его не было с самого начала...

И все же с некоторых пор поросята начали один за другим исчезать из лавки. Более того: те, кто их покупал, никогда не торговались, ничего не искали в магазине, а, войдя, сразу же спрашивали:

– У вас есть фарфоровые поросята?

Далее происходила еще более странная вещь. Когда клиент интересовался ценой, хозяин задумывался на время, прежде чем назвать цифру, всякий раз разную.

– Двадцать два франка...

Двадцать один, двадцать три, реже ниже двадцати. Но вот однажды он, например, сказал:

– Один франк.

Дело в том, что двадцать два франка означали двадцать два часа, то есть десять часов вечера. А один франк - час ночи.

И это следовало понимать как то, что в это время Франсуа будет ждать данного посетителя на своей вилле.

Таких посетителей было немного. Это были чаще всего одни и те же молодые люди, обычно хорошо одетые. Некоторые приезжали на собственных автомобилях, оставляя их у тротуара, но попадались и довольно ничтожные субъекты, которых странно было видеть покупающими предметы столь излишние, как фарфоровые поросята.

Таким образом, даже если в лавке был народ, никто ни о чем не догадывался. И незнакомцу, появившемуся в лавке впервые, не было нужды предъявлять свои рекомендации: то, что он просил поросенка, свидетельствовало о том, что он послан человеком надежным и его можно принять в Жуэнвиле.

– Он тебе что-нибудь принес?
– спросила Жермена, продолжая смотреть на отца, поглаживающего больную ногу.

– В этот раз нет...

Это было три-четыре дня назад. А пять-шесть дней назад Марсель заговорил о зимнем курорте.

– Зачем он приходил?

– Зачем они все приходят... Просил денег... Когда им нужно что-то сбыть, они ведут себя смирно и почти не торгуются... А оказавшись на мели, заявляются снова, и тогда

тон их меняется... Всегда одна и та же песенка:

"Вы столько на мне заработали... И прошлый раз вы меня надули... Одолжите мне несколько тысчонок, пока мне удастся провернуть..."

И все говорят о сногсшибательных планах, о потрясающих картинах, о Ренуарах, Сезаннах.

"Через недельку, дней через пять, я принесу вам... Надо дождаться удобного случая, понимаете?... Это так же и в ваших интересах, не только в моих, ведь вы на этом заработаете больше меня..."

Голос у М. Франсуа был усталый и презрительный.

– Все они одинаковы!
– вздохнул он.
– Считают меня скрягой. Я даже удивляюсь, как ни одному из них не пришло в голову прикончить меня здесь и завладеть моей кубышкой... Ведь они считают меня богачем, думают, что я сплю на сундуке с деньгами, что матрац у меня набит банкнотами или золотыми монетами...

А ведь это была правда: он действительно не был скрягой, Жермена знала это. Она была, наверно, единственным существом в мире, знавшим это. Он не был скрягой: он был маньяком.

Все эти картины и другие произведения искусства, которые эти болваны, как их называл М. Франсуа, презиравший их, похищали из вилл и богатых квартир, - редко с какой из этих вещей он решался расстаться. Разве что с сомнительными или второстепенными.

Считалось, что они уплывают в Америку, в то время как большая часть их оседала на вилле старого Франсуа, где он по вечерам один любовался ими.

– Ты дал ему денег?

– Нет.

– Что ты ему сказал?

Она знала своего отца. Именно поэтому в один прекрасный день, когда ей едва исполнилось двадцать лет, она ушла из дому.

Из-за страсти старого антиквара погиб человек, двадцатидвухлетний парень. Он тоже приобрел в лавке бесхвостого поросенка, и наверняка не первого. Он побывал здесь, в этой самой зале, где не было ни одного стоящего произведения искусства - лишь ужасные литографии в черных рамках на стенах. Что же касается шедевров, то кому могло придти в голову искать их в подвале.

Жермена, случайно, сама того не желая, слышала разговор отца с тем парнем.

– Всего две тысячи...
– умолял тот.
– Клянусь вам, они мне совершенно необходимы... У меня друг болен... Я должен оплатить операцию... Я не могу отправить его в бесплатный госпиталь... Понимаете?...

Ее отец вздохнул:

– Что ты мне принес в прошлый раз?

– Небольшого Монтичелли, вы ведь прекрасно знаете... Вы заплатили мне практически стоимость рамы... Я навел справки и теперь знаю, что он стоил по меньшей мере сто тысяч франков...

– Возможно, но при условии, что сможешь его продать и не попасться... Видишь ли, дорогой мой, я всего лишь такой же бедный человек, как и ты... Принеси мне что-нибудь, и я заплачу тебе no-совести... Я не настолько богат, чтобы играть в филантропа...

– Но я ведь прошу лишь аванс...

– Аванс? Под что?

– Под то, что я вам на днях принесу...

– У тебя есть что-либо на примете?

Было ясно, что нет. Парень смутился, покраснел.

– А-а! Вот если бы ты принес мне Мане... Пусть даже совсем маленького Мане...

Поделиться с друзьями: