Бесконечность + 1

Я разжала руки и упала в туман.

Когда умерла моя сестра-близнец, смерть вдруг перестала казаться чем-то нереальным. Я думала о ней постоянно. И поскольку Минни теперь была там, куда уходят после смерти, а я любила ее больше всего на свете, в глубине души мне тоже хотелось оказаться там. Поэтому я начала задумываться о собственной смерти, подолгу размышляла о ней, гадала, каково это. Нельзя сказать, что я внезапно захотела умереть. Такие вещи не случаются вдруг. Все начинается с одной мысли, которая мелькает где-то на задворках сознания, напоминая пламя свечи на торте, которое вот-вот задуют. Но мысль о смерти – это очень хитрая свеча. Ты ее тушишь, а она зажигается снова.

И снова. И каждый раз, когда эта свеча вспыхивает, ей удается продержаться чуть дольше, разгореться ярче. Ее свет кажется теплым. Даже ласковым. Тебе и в голову не придет, что такой огонь может обжечь.

В конце концов мелькающая мысль превращается в вариант развития событий, который со временем обрастает деталями и становится более точным. Возникают план А, план Б. Иногда даже В и Г. А там сам не заметишь, как начнешь прощаться с жизнью. «Может, я сейчас в последний раз пью кофе. В последний раз завязываю шнурки. В последний раз глажу кота. В последний раз пою эту песню». И каждый раз это слово – «последний» – приносит облегчение. Как будто вычеркиваешь пункт за пунктом из длинного списка скучных дел. А потом вместо маленькой свечки в голове начинают гореть мосты. Те, кто хочет умереть, жгут мосты не задумываясь. Сначала жгут, а потом прыгают с них.

В тот вечер я выставила всех из моей личной гримерки. Убедила их уйти. Я улыбалась и говорила спокойно. Не кричала, не плакала, не корчила из себя диву. Я никогда этого не делала. С этим отлично справлялась моя бабуля. А я просто попросила, чтобы меня оставили ненадолго. Мы провели последний концерт тура, всем хотелось отпраздновать. Прошлым вечером я спела в «Мэдисон-сквер-гарден», и ба была вне себя от восторга. Сегодня еще одна арена, «ТД-гарден» – так ее называют. Я понимала, что должна прыгать от счастья. Но не могла. Я казалась себе большим пустым арбузом. Помню, папа любил срезать верхушку и есть арбуз ложкой, как мороженое. Он съедал всю мякоть, и оставалась только пустая кожура. Потом папа водружал на место срезанную крышечку, и арбуз выглядел как новенький. Когда мама обнаруживала, что вся мякоть вычищена, она страшно ругалась.

Все ушли: мой стилист Джерри, визажист Шантел и другие – жены и подружки техников, пришедшие на последний концерт тура. Шоу закончилось. Ну, почти закончилось. Я сбежала со сцены, не спев последнюю песню. Ребятам с разогрева и моей группе пришлось играть традиционное финальное попурри без меня.

Я сказала, что плохо себя чувствую. Но, прежде чем уйти со сцены, выложилась на всю катушку, как меня учили. Спела песни из последнего альбома и хиты из предыдущих трех. Имея за плечами четыре полноценные пластинки, не считая релиза всех песен, исполненных на конкурсе «Нэшвилл навсегда», в срочном порядке выпущенного через месяц после моей победы, я завоевала свое место в шоу-бизнесе. Я была хедлайнером и лауреатом премии «Грэмми», а мой последний альбом «На осколки» стал платиновым.

Я выполнила все свои обязательства. Никто бы не посмел сказать, что я схалтурила. Я вложила душу в каждую песню, выводя каждую ноту.

Добросовестно скакала по сцене в тщательно продуманном одеянии – художественно изорванном тряпье в облипку, синих джинсах, черной шелковой блузке и красных ковбойских сапогах на высоком каблуке. Все это помогало мне балансировать на грани между поп-принцессой и независимой кантри-певицей, увеличивая охват аудитории.

Софиты на сцене обдавали меня жаром, но макияж не потек. Накладные ресницы, профессионально нанесенные тени и подводка придавали моим темно-карим глазам мечтательный, томный вид. Большие щенячьи глаза в обрамлении мягких золотистых локонов. Девочки по всей стране, подражая мне, мечтали иметь длинные светлые кудри «в стиле Бонни Рэй Шелби». Я бы им рассказала, что это очень легко. Свои я купила в обычном магазине. Любая девочка могла позволить себе такие. Конечно, сейчас мои локоны стали дороже, но так было не всегда.

Когда после химиотерапии у Минни начали выпадать волосы, мы решили обе побриться наголо. Пышные горы светло-каштановых волос усыпали пол. Ведь мы были близнецами. Похожими друг на друга как две капли воды. Зеркальными отражениями. Если Минни будет лысой, то и я должна. Но бабуля сказала, что бритоголовой меня на сцену не пустит, поэтому в день прослушивания на «Нэшвилл навсегда» она взяла деньги, отложенные на дорогу и еду, и купила мне парик с длинными пепельными кудрями.

– Долли Партон всегда выступает в парике, Бонни, – оптимистично заявила ба, нацепив на меня искусственные волосы. – Погляди-ка! Тебе идет быть блондинкой, Бонни Рэй. Так ты похожа на ангелочка. Это хорошо. Это нам и нужно. Ангельские волосы в сочетании с ангельским голосом.

С тех пор я не расставалась с ангельскими волосами. Потом, конечно, парики а-ля Долли я уже не носила. Мне наращивали пряди, личный парикмахер, который повсюду следовал за мной, делал мне профессиональное окрашивание. Парикмахер, визажист, стилист и охрана. Еще у меня были личный пресс-секретарь, агент и юрист, которым можно было позвонить в любую минуту. И бабушка. Она в какой-то мере выполняла все эти функции. Но главным образом ба была моим менеджером.

Она не хотела отпускать меня одну в гримерку. Бабушка отлично соображала, отличалась суровостью, иногда бывала грубоватой и даже внушала страх. И она сразу почуяла неладное. Почуяла запах горящего моста, вот только дыма не видела.

– Дай мне минутку, ба. Мне уже двадцать один. Меня можно оставить одну на полчаса – мир, представь себе, не рухнет. – Мой тон оставался беззаботным, но в глубине души мне было противно. Лгунья. Ведь ее мир сегодня и впрямь рухнет. Какая ирония!

Бабушка кивнула, повернулась и ушла заниматься делами. И вот я осталась одна. Я посмотрела на свое отражение в большом зеркале – здесь повсюду стояли зеркала. Я провела рукой по локонам и несколько раз моргнула. А потом достала ножницы, которые стащила у Джерри из сумки с инструментами, и стала стричься. Чик-чик-чик. Ангельские волосы посыпались на пол, как шесть лет назад. Несколько прядей упало мне на плечи и колени, одна попала в вырез блузки, и я расхохоталась. Волосы торчали из декольте, и я подумала, что похожа на грудастого мужика. Смеясь, я с остервенением продолжала стричься. Наконец волос осталось совсем немного. Они торчали во все стороны неровными хохолками, выбиваясь из-за ушей. Получилось даже короче, чем у Деймона. Деймон был барабанщиком, отыграл с нами весь тур, посвященный альбому «На осколки». Мне он нравился, но ба его ко мне не подпускала – якобы у него герпес. А я думаю, дело в том, что у него есть член. Бабушка вообще не подпускала ко мне парней.

Мой смех уже больше напоминал рыдания. Я смотрела на остриженные волосы и понимала, что назад дороги нет и что рядом нет Минни, которая постриглась бы со мной за компанию. Но я не позволила себе поддаться отчаянию и содрала с век накладные ресницы, которые, точно паучьи лапки, цеплялись за кожу и не желали отклеиваться. Затем я стерла макияж влажными салфетками и спрятала то, что осталось от ангельских кудрей, под вязаной шапочкой. От нее пахло Медведем – это у него я стащила шапку, – и я снова почувствовала укол боли, справиться с которой оказалось уже сложнее. Я буду скучать по Медведю. И он по мне.

Красные сапоги и джинсы пришлось оставить: мне не во что было переодеться, да и времени было в обрез. Сверху я натянула огромную промо-толстовку, на которой был напечатан длинный столбик дат – все концерты за две тысячи тринадцатый – четырнадцатый годы. От одного их вида накатило чувство усталости. Я натянула поверх шапочки капюшон, пряча лицо в тени, как недоделанный гангстер. Надо было спешить. Состриженные волосы я убирать не стала. Разбросанные пряди так и остались на полу и туалетном столике. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы бабушка увидела их. Просто хотелось.

Я кинулась к двери и тут же резко затормозила. Как я поймаю такси или хотя бы сяду в автобус? У меня ведь нет денег. Ни кошелька, ни кредитки. Я никогда ничего такого с собой не брала. Не было необходимости. Если мне что-то требовалось, ба или кто-нибудь из моей команды решали этот вопрос. На целых несколько секунд я поддалась панике, но потом мой взгляд упал на бабушкину сумочку, лежавшую на столе. Я глазам своим не поверила.

Ба прожила в бедности намного дольше, чем в богатстве, а мы, бедняки, не любим выпускать деньги из рук. Мы прячем их под матрасы и в бюстгальтеры, расковыриваем стены, чтобы затолкать туда свое сокровище. У бабушки сохранился менталитет бедняка, который исправит только могила, так что она всегда таскала с собой кучу наличных. Я догадывалась, что там намного больше, чем нужно на такси, но, будучи уже порядком взвинченной, в полной уверенности, что время на исходе, схватила сумочку, не заглянув внутрь.