Бесконечный спуск

Первым делом Комарова, как вновь прибывшего, начисто выбрили, лишив даже бровей, одели в робу, а на ноги крепко-накрепко наковали странную тяжелую обувь, которая делала невозможным быстрое и ловкое передвижение. По своему назначению она напоминала колодки острожников. Стражи выкликали узников по номерам, а между собой именовали «номерными».

Способность к полету у местных обитателей отсутствовала вообще, и в этом смысле их мир напоминал мир человеческий. Жители града были в основном похожи на людей. Впрочем, среди носящих робу попадались экземпляры, сравнимые с образами монстров, уродцев, иногда фантастических. Однако это были все-таки бывшие люди, просто облик их по каким-то причинам сильно поменялся. Комаров, который немного приобщился к живописи и которого его знакомые галеристы одаривали альбомами по искусству, – усматривал в некоторых узниках подобие персонажей Иеронима Босха. Но встречались и такие, на фоне которых воспаленная фантазия Босха выглядела сущим ребячеством. Служители отличались от узников формой одежды и свободными движениями, они вели себя развязно и жестоко по отношению к подопечным.

Постепенно Комаров изучал подернутый дымной пеленой город-лабиринт и многое в нем понимал, но поначалу он казался запутанным и совершенно недоступным для ориентации хаотическим нагромождением этажей, секций, переходов, связанных между собой с помощью разветвленной системы лифтов. Всякое движение внутри лабиринта между его ярусами было возможно только на разнообразных лифтах, беспрестанно снующих вверх и вниз. Вся суета так или иначе вращалась вокруг разнообразных по своей геометрии лифтовых холлов, этих узлов сообщения с другими частями сверхгорода. Вход на технические лестницы через люки допускался категорически только для служебного пользования.

Имелось несколько специальных ярусов, в которых помимо вертикальных лифтов работали еще и горизонтальные. Именно с помощью них обитатели города могли попасть, к примеру, из сектора «19» в «58» или обратно. Горизонтальные направления лежали не в одной плоскости, а в нескольких, образуя пять осей или веток внутри города. Это сильно затрудняло во многих случаях понимание порядка нумерации самих отсеков, так что только по прошествии долгого времени эта нумерация становилась чем-то очевидным для узников.

Горизонтальные лифтовые пути были не сквозными, приходилось делать множество пересадок, если кто-то перемещался в отдаленный сектор. Трудность задачи усугублялась тем, что лифты часто не подчинялись командам на приборной панели и останавливались в произвольном порядке. Чтобы совершить пересадку, нередко приходилось долго кататься на одном лифте вверх и вниз, пока методом тыка не окажешься в нужном отсеке. Удача попасть в него с первого захода была сродни выигрышу в рулетку.

Вся эта ситуация, особенно горизонтальные лифты, слегка напомнила Комарову любезные его сердцу горнолыжные подъемники, только не обычные земные, а «взбесившиеся». При перемещении на этих лифтах иногда казалось, что идут они не строго горизонтально, а под уклон. Впрочем, нечто подобное – ощущение какой-то перекошенности направляющих – возникало и в вертикальных лифтах. Некоторые из обитателей города-наваждения явно испытывали нечто вроде «лифтовой болезни»… Но тем не менее и такие беспрестанно ехали куда-то…

В целом вся эта система сильно напоминала по своей сути компьютерные игры – Комаров разительно это ощутил после того, как собственными глазами увидел попытку самоубийства.

Лицо самоубийцы было обезображено клинообразными багровыми рубцами, явно свежими. По этажу, на котором они оказались вместе с Комаровым, он передвигался прихрамывая, издавая время от времени вой, нечеловеческий, впрочем, может быть, и не вой животного, а скорее приводящий на ум крики буйных больных в бедламе. Во вскриках этих слышались непомерное отчаяние, бессильная ненависть… На несчастного накатывало, а потом отпускало, и так продолжалось много раз. Наконец, видимо, доведенный до исступления пытками, бедолага дошел до какой-то внутренней точки – он приблизился к самому краю отсека, к месту, где была отогнута сетка атриума, вцепился в это место и, перебирая по ней ногами и руками, просунулся в образовавшуюся пустоту. Еще мгновение – и он с пронзительным воплем провалился вниз. Комаров вместе с другими свидетелями приник к сетке и разглядел ту кровавую лепешку, в которую был размозжен самоубийца, слетевший с огромной высоты.

Однако скоро Комаров вновь встретил его живым и невредимым – ведь спутать его физиономию было ни с кем невозможно. Оказалось, что, разбившись, подобные самоубийцы потом через некоторое время полностью восстанавливались и вновь являлись в отсеках и лифтах града. И продолжали влачить дальнейшее существование в этом узилище бесконечных подъемов и спусков в никуда.

Меж крайними ярусами

Самой большой загадкой было то, зачем эти огромные массы обитателей, ставших фактически пленниками или заключенными, бесконечно ездят вверх и вниз, выходят на других этажах, чтобы потом вновь покидать их, лишенные сна и какого-либо отдыха, делают пересадки и перемещаются между секторами. Если относительно стражников и начальников еще можно было понимать, что они едут по какой-то надобности, за справками, на совещания, для исполнения проверок, экзекуций и ритуалов, – то движение узников решительно не имело никакого рационального смысла. И на этот вопрос Комаров так и не получил ответа.

Возможно, предполагал он, ответ как раз и заключался в том, что, потеряв большую часть своей воли, заключенные в городе-лабиринте просто не могли сопротивляться воле чужой. А чужая воля диктовала им, что надо идти и ехать, в обязательном порядке и как можно более спешно. Промедление и остановка на месте пугали, рисовались чем-то ужасным. Заключенные напоминали привязанных к жернову мулов, обслуживающих всю эту мельницу мук. С той, впрочем, разницей, что узники не выполняли никакой полезной работы (если не считать беспрестанного излучения страданий). Все двигались как бы по инерции, подобно сомнамбулам. Между собой узники почти не общались, каждый нес свою ношу сам. Общаться с кем-либо, во всяком случае, у Комарова, и не было желания.

Потом, спустя долгое время, Комаров, кажется, понял, в чем дело: бесконечное броуновское движение узников вызвано было чем-то вроде их психической потребности. Движение, перемещение было как бегство, страх же обратился в двигатель. Беглецов гнала и не давала остановиться внутренняя жаркая горечь, червь пустоты, что сидел в каждом из них. Остановка и покой означали бы, что этот червь примется с утроенной силой грызть их, и они очень быстро сгорели бы в этом внутреннем жаре. Движение кое-как остужало душу, уводя ее от безысходности, от кромешной безотрадности существования в долине плача и скрежета. Это можно было уподобить тому, как, прыгая на раскаленных углях, человек пытался бы избежать полной прожарки ног.

Расстояния между этажами и секторами в великом городе были довольно большими, не в пример земным лифтам, – даже скоростные подъемники преодолевали прогоны в один этаж не быстрее чем за 30 секунд. Пугали остановки лифтов, когда они случались в промежутках между этажами, – эти остановки означали либо очередную мессу, действовавшую на номерных угнетающим образом, либо пытки иного рода. Иногда же лифты застревали по техническим причинам, и происходило это не так уж редко.

Вообще, как вскоре понял Комаров, устройство мегаполиса оставляло желать много лучшего и с инженерной точки зрения было достаточно бестолковым, скроенным спустя рукава и в чем-то даже абсурдным. Часто случались самые разные аварии, затопления, возгорания, крушения конструкций, взрывы… Многие кнопки в лифтах западали, и было совершенно непонятно, как добраться в соответствующий отсек. Оставалось неясно, как туда добираются сами стражи и обслуга града, – может быть, через технические люки и пожарные коммуникации?

Наиболее оживленный 50-й ярус включал в себя те самые анфилады, через которые доставляли в город Новосельцев. Оттуда же приезжали гости из внешнего мира. Однако данный ярус работал только на вход, выхода из него не было. На 50-м ярусе располагались кабинеты регистрации, полицейской стражи и прочие специальные службы. Был там и вход в святая святых города лифтов – в ту область, в которой осуществлялись особо изощренные наказания, так называемые правежи. У лифтов скапливались длинные очереди, возникала давка, узники толкались, даже иногда пинали друг друга за возможность набиться в тот или иной лифт.

Совсем другая картина наблюдалась на отдаленных ярусах. Например, выше 120-го яруса, как правило, вообще трудно было встретить кого-либо. То же самое наблюдалось в секторах ниже 8-го яруса. Опускаться же ниже нулевого яруса и подниматься выше 139-го вообще не имелось желающих. И объяснение тому было очень простое: на верхних ярусах царил обжигающий холод, а на нижних – страшный жар.

Случалось, лифт заклинивало, и он уносился слишком высоко, попадавшие туда оказывались в ледяной зоне, у них сводило конечности, их дыхание замирало. Затем, когда лифт спускался вниз сам собой или после ремонта, эти узники прибывали в среднюю зону города мучений в виде застывших, окоченевших душ и очень долго отходили от такого состояния. Их приходилось выносить из лифтов и складывать на 50-х этажах. Через какое-то время, не слишком продолжительное, они приходили в себя, но на лице их и в их сознании оставался все же отпечаток пережитого заледенения.