Бесконечный тупик
Шрифт:
345
Примечание к №341
с … Осипом Степановичем Дымовым Чехов отождествил самого себя
В процессе мифологизации образ Чехова претерпел сильные изменения (424). Лицо его вытянулось, нос несколько вырос и выгнулся, голос стал глубже и мягче. Исчез и лёгкий южнорусский акцент. Речь стала медленней, плавнее. Постепенно Чехов превратился в артиста Юрия Яковлева, благородного сефарда, величественно-скромно умирающего от туберкулёза и высказывающего в промежутках этого процесса соломоновы афоризмы. И всё это так чинно, благородно. Элегантно.
От
346
Примечание к №338
«Всё … развитие идёт с замечательной … эстетической закруглённостью, согласно марксистским формулам». (Н.Бухарин)
Ежов из «Фомы Гордеева» Горького (401) говорил:
«Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чёррт её побери! Я б им сказал: букашки! вы, пьющие сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами поколений русских людей, о! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для неё?»
И действительно, на процессе Бухарина Ежов вскрыл отвратительную сущность интеллигентских паразитов и двурушников, подло убивших Горького.
347
Примечание к №326
Чехов вошёл в русскую историю как скромнейший, добрейший, великодушнейший и вообще – ший и – ший человек
Мать Чехова сказала о своём 16-летнем сыне: «У него злоба природная и закоренелая».
Конечно, мало ли что говорится родителями о детях и детьми о родителях, тем более в России, но всё же нет дыма без огня. Да и сам Антон Павлович в конце жизни заметил:
«От природы характер у меня резкий, я вспыльчив и проч. и проч., но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает. В прежнее время я выделывал чёрт знает что.»
Интересна и характеристика Чеховым людей своего сословия и происхождения:
«Интеллигенты, вышедшие из народа, болезненно самолюбивы, упрямы и злопамятны».
Близко знавший Чехова литератор Ежов, пытаясь бороться с последовавшим после 1904 года шквалом демагогии, указал в своих мемуарах на «мелочность и злобную мстительность» многих чеховских рассказов, превращавших их в прямые пасквили (например, «Попрыгунья», где в карикатурном виде выставлен Левитан.)
Однако не думаю, что это было обдуманной местью Чехова. Лучше всего чеховский характер если не поняла, то по-женски прозорливо угадала Книппер, однажды, в минуту раздражения написавшая мужу, что он лжив, неоткровенен, зазывает всех в гости, а потом кокетничает, жалуясь, что это мешает ему работать, утомляет и т. д.
Конечно же. Тут ведь идеал чеховской «скромности». Прийти с «Королём Лиром», подписать на обложке «шутка в пяти действиях».
– Что ты мне принёс?
– Нет – так; безделицу. Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твоё мне слышать мненье; но теперь
Тебе не до меня.
– Ах Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя?
Садись; Я слушаю.
(Моцарт играет.) …
– Ты с этим шёл ко мне
И мог остановиться у трактира…
Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь.
А божество тут:
«Мамочка, как
бы мне чаю».По-русски это называется «скромность». (348)
Это устойчивая тема в чеховском творчестве. В «Попрыгунье» Дымов приходит на свою дачу, а там гости жены:»
– Что вам угодно? – спросил актёр басом, нелюдимо оглядывая Дымова. – Вам Ольгу Ивановну нужно? Погодите, она сейчас придёт.
Дымов сел и стал дожидаться. Один из брюнетов, сонно и вяло поглядывая на него, налил себе чаю и спросил:
– Может чаю хотите?"
Тут появляется жена и усылает мужа за какими-то пустяками обратно в город.
«Дымов быстро выпил стакан чаю, взял баранку и, кротко улыбаясь, пошёл на станцию. А икру, сыр и белорыбицу (которую он принёс – О.) съели два брюнета и толстый актёр».
А потом «Ольгу Ивановну» бросает любовник и она «чувствует себя уж не Ольгой Ивановной и не художницей, а маленькой козявкой». А благородный Дымов весь в блеске своего величия идёт на смерть, облучается, спасая ребёнка.
Чехов ужасно любил такой идиотизм. И постоянно провоцировал реальность – ставил окружающих в положение «козявок» и давил их прессом своей скромности. Пригласит к себе человека, разговорит, очарует, а потом очень тонко даст понять, что тот его утомляет, мучает. Но именно тонко, деликатно. У Чехова был природный талант издевательства над людьми, дар духовного вампиризма. Он пил из окружающих жизненную энергию. Может быть, в этом он черпал силы для творческого акта, по своей сути глубоко нечеловеческого. Любить он не умел, вести декадентски-ненормальный образ жизни не мог, был для этого слишком воспитан, слишком «омещанен». Разве что чахотка давала ему импульс, но в этой болезни как раз нечто вампирическое: постоянное эротическое возбуждение и кровь, кровь. Чехов опустошал людей, опошлял. Даже Книппер, всё же очень близкий ему человек, чувствовала чеховскую пустоту.
Чехов:
«Дусик мой, если я часто писал тебе о погоде, то потому, что полагал, что это для тебя интересно. Прости, больше не буду. Затем еще ты сердишься, что я с тобой ничем не делюсь. Но чем делиться? Чем? У меня решительно нет ничего или по крайней мере кажется, что нет ничего. Новостей нет никаких, здоровье великолепно».
Или:
«Какая ты глупая, дуся моя, какая дурёха! Что ты куксишь, о чём? Ты пишешь, что все раздуто и ты полное ничтожество, что твои письма надоели мне, что ты с ужасом чувствуешь, как суживается твоя жизнь и т. д. и т. д. Глупая ты!»
Книппер же писала:
«Ты не выходишь у меня из головы, каждую минуту я думаю о тебе. Вдруг мне кажется, что ты уже охладел ко мне, что не любишь меня, как прежде, что тебе просто нравится, чтобы я приезжала к тебе, вертелась бы около тебя и больше ничего, что ты не смотришь на меня, как на близкого тебе человека. А я без тебя не представляю себе своей жизни. Ну, прости, милый мой, что я опять об этом. Не буду – ты ведь не любишь этой бабьей болтовни. Не сердись на меня».
Вот отрывок из другого письма:
«Я вчера долго стояла у окна и плакала, плакала, – впрочем, ты этого не любишь. Смотрела в лунную ночь, и так заманчиво белела тропиночка, так хотелось пойти по ней и почувствовать себя на свободе … Опять, верно, выбранишь меня – зафилософствовалась, немка!»
Конечно, Книппер, как женщина, да ещё и актриса, тут невольно подыгрывает Чехову, так, «как Он бы хотел». Но тем самым она точно копирует вообще отношения Чехова с миром. Отношения с женой – это модель отношения с реальностью вообще.