Бесконечный тупик

– Ну так… понадобится.

– А зачем понадобится?

– Ну, в магазин ходить, сумку нести.

– Так ведь у вас одна рука останется, в ней и несите.

– А одной тяжело и потом две сумки может быть.

– И что, часто вы так в магазин ходите, «с двумя сумками»?

– Да нет, но все-таки…

А сам уже чувствую, что это не то всё, что жалкие оправдания какие-то. Что я не прав. Люди мне одолжение оказывают. У них серьёзное дело, а я с сумкой какой-то. И чего я вру, не хожу я в магазины эти. И я уже нехороший и так под конец как гад «права качаю». А они:

– Что же, можете жаловаться. Это ваше право. Подавайте апелляцию в течение двух недель.

И я две недели бегаю по жутким коридорам. Да не бегаю – сижу. Сижу часами, часами. Меня вызывают в разные кабинеты, я там что-то униженно бубню, бубню. Меня уже называют все на «ты», потом переходят на «он». (36) Я «спасаю руку», и так это всё нехорошо, страшно. Этого растерянного ужаса западному человеку никогда не понять. Ведь он уверен, что он это он. И ему сама идея ДОКАЗАТЕЛЬСТВА себя просто не может прийти в голову.

31

Примечание к №9

он неожиданно для себя действительно потеряет своё имя, уступит себя

Русская история это Порфирий Петрович, пришедший к невиновному Раскольникову и нажавший: «Вы, вы-то, Родион Романович, и убили». И тот сознаётся. Конечно не мне указывать на это Достоевскому. Федор Михайлович и сам всё отлично понимал. И ввел дополнительную линию в повествование: мужик Миколка обвинён и СОЗНАЁТСЯ.

32

Примечание к №8

пичкали масонской … идеологией до мордоворота

Стало избитым анекдотом: цензура в России возникла раньше литературы. Действительно. Совершенно верно. Русская литература была создана искусственно. Только заслуга в этом не государственной цензуры, а цензуры масонской (39). Еще в ХVIII веке русский книжный рынок был завален франкмасонской макулатурой. Все эти бездарные стишки, агитки, псевдонаучные трактаты в подстрочном переводе на «русский канцелярский», все эти бесчисленные журналы и журнальчики придали русской литературе изначально кривой, чисто утилитарный характер, с которым русский гений отчаянно боролся на протяжении более чем ста лет и в конце концов рухнул под тяжестью демагогического словоблудия.

Не Вавилонску башнюМы созидаем здесь.Но истину всегдашню,Чтоб свет был счастлив весь.

Или:

Здесь вольность и равенствоВоздвигли вечный трон,На них у нас основанПолезный наш закон.

Или:

Любовь – душа всея природы,Теки сердца в нас воспалить,Из плена в царствие свободыОдна ты можешь возвратить.

А вот еще:

Не будь породой здесь тщеславен,Ни пышностью своих чинов,У нас и царь со всеми равен,И нет ласкающих рабов,Сердец масонских не прельщаетНи самый блеск земных царей,Нас добродетель украшаетПревыше гордых всех властей.

И ещё:

Коли б знали законы,Кои здесь мы храним,Были б все вы масоныПод законом одним.

Не надоело? Тогда ещё стишок:

Утомленный брат грозоюНаслаждайся тишиною,Страх из сердца изведи,К нам в объятия приди.Мы с восторгом вас приемлем,Троекратно вас объемлем.

Что, подташнивает? А мы не обижаемся. Мы добрые:

Пусть громко мир ругает нас,Злословит и клевещет,Не станем мы сей мир бранить,Хотя бы стал нам зло творить,Мы будем, мы будем всех любить.

Потому как

Хоть их ненависть в нас остры стрелы мечет,Хоть злобой их язык неистовством клевещет,Однако, правоты не истребить, основанной на чести,Оставим их роптать, гнать нас, не делая им чести.

И это штамповали пачками. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Читайте, запоминайте. Темы одни и те же: кувалды, кирпичи, великие стройки, «марш, марш вперёд, рабочий народ», «мы жертвою пали в борьбе роковой», «мы едем, едем, едем в далёкие края». Вот масонская агитка уже после 150-ти лет своего развития. Вид ее поприглядней, но суть та же. Николай Гумилев:

Нас много здесь собралось с молоткамиИ вместе нам работать веселей;Одна любовь сковала нас цепями,Что адаманта твёрже и светлей,И машет белоснежными крыламиКаких-то небывалых лебедей.Все выше храм, торжественный и дивный,В нём дышит ладан и поёт орган;Сияют нимбы; облак переливныйСвечей и солнца – радужный туман;И слышен голос Мастера призывныйНам, каменщикам всех времён и стран.

Тоже зовет Русь к кирпичу. С этого начали, этим и кончили.

А где же история русской литературы? Ведь на неё проецировали саму историю России (42), отождествляли «развитие» заказной графомании с развитием огромного государства.

33

Примечание к №28

Но можно потерять достоинство

Можно потерять лицо. Обычно больше всего потерять лицо боятся те люди, которые его не имеют. А зря. Потеря лица – первая ступень к его обретению.

34

Примечание к №29

Да даже из ничего «умному человеку» (в том смысле, в каком это словосочетание Смердяков употреблял) тут большие дела делать можно.

Глава «Пока ещё очень неясная» и дополняющая её «С умным человеком и поговорить любопытно» в «Братьях Карамазовых» – это гениальное воспроизведение стиля русского мышления, русской беседы. Обмен приземлёнными обыденными фразами, а по сути – иной, невероятно страшный смысл. Всё проговаривается без слов. Как бы и заговор какой-то, условленность, а в подоплёке, если прищуриться, ничего и нет. Или ничего и нет, а прислушаешься и замерещится вдали страшная отгадка. Смердяков обговаривает план убийства отца со своим мистическим Хозяином. Но хозяин, приказывая ему убить, одновременно оказывается жалким рабом слуги, ибо ключ к шифру беседы – у Смердякова (38). Который и говорит сходящему с ума Ивану: «Вы и убили». Слуга, дешифруя текст, сам становится хозяином, но не выдерживает власти и свободы и гибнет.

Так кто же «умный человек» по-русски? Владеющий истиной? Нет – знанием. «Знание – сила» по– европейски звучит совсем иначе. В смысле «истина – сила». Знание же это знание знаков, знахарство. Понимание соотнесённости смысла. Прозревание баланса истин. Причём это не есть аномалия национальной элиты. Нет, идея презрения к истине и преклонения перед знанием лежит в народной основе. Русские никогда не понимают сути (в западном смысле этого слова), но зато гораздо сильнее европейцев в понимании ситуации. С точки зрения формальной русские разговоры бесконечно глупы, как глуп, например, диалог Ивана и Смердякова. Но капните в сублимированный порошок влаги «интим-ности», «задушевности», и в землю вроются мощные корни и бивни ветвей взметнутся в звёздное небо. И при этом – страх, страх перед собственным разумом, собственным коварством. У Ивана перед разговором со Смердяковым проносится в мозгу: