Бескрылые птицы

Орали форманы, гремели лебедки. С восьми часов утра до пяти дня — ничего, кроме пыли, смрада и пота.

Карл Лиепзар уже года два варился в этом котле. Он привык ко многому. С необычайной легкостью произносил он самые непристойные ругательства, мог касаться самых отвратительных тем, чтобы тут же перейти к вещам, не имеющим, казалось, никакого отношения к окружающему. Его увлекали громкие слова, показное благородство. Мужество и силу воли, в какой бы отрицательной форме они не проявлялись, он считал самым прекрасным в человеке. В то же время он умел ненавидеть всякую несправедливость. Ему было кого ненавидеть. Он ненавидел разжиревших капитанов, которые поднимались на капитанский мостик, небрежно пожевывая толстую сигару, или, сидя в салонах, набирались веса и хладнокровия. Он презирал шофера лимузина, услужливо выскакивающего, чтобы открыть дверцу машины судовладельцу, и сгибающего перед ним в знак глубокого уважения спину.

Он презирал. Ему были противны все эти человеческие туши с большими круглыми головами, напоминающими головы бело-розовых свиней, из которых варят студень. Все они жевали сигары, у всех были узенькие, заплывшие жиром глазки. Они разговаривали по-немецки, ругались по-латышски. Они, эти мясники гигантской бойни, торговали и спекулировали человеческим потом. И среди рабочих не было никого, кто бы не разделял ненависти Карла. Были у него и свои мечты — о лучшей жизни, где правда и справедливость определяют все… где нет угнетенных и угнетателей. Далекие отголоски той яркой, новой жизни, которую строили трудящиеся в Советском Союзе, дошли и до Риги. Но здесь можно было об этом только мечтать и перешептываться.

Два месяца Волдис выполнял самую грязную, самую тяжелую, поистине нечеловеческую работу. Менялись пароходы, менялись товарищи. Вместо лирического тенора на него покрикивал низкий бас или баритон. На ладонях не успевали зажить старые мозоли, как появлялись новые. Дважды в день — чай, один раз — молоко. По воскресеньям — тесная, похожая на коридор, комната с окном в пустынный двор, где лежала у конуры собака и гоготали гуси. Он никуда не ходил, и к нему никто не приходил. Изредка появлялся Карл. Но и у того где-то в Задвинье был сильный магнит, который притягивал его каждый вечер и каждый свободный день.

Андерсониете каждое утро уходила к какому-то одинокому врачу убирать квартиру и являлась домой часов около четырех пополудни. Кровать Волдиса была всегда в порядке, простыни менялись по субботам, и утром и вечером кипел чайник.

В одно из воскресений Андерсониете зашла к Волдису.

— Почему вы никуда не ходите? — спросила она. — Молодой человек не должен сидеть, как наседка на яйцах. Мой Эрнест, когда еще не ходил в море, каждый вечер отправлялся гулять, а по воскресеньям пропадал на целый день.

— Погодите, скоро и я буду уходить, — ответил Волдис. — Как только заработаю на приличный костюм.

Андерсониете немножко подумала, потом сказала:

— У меня в шкафу висят костюмы Эрнеста. Если вы захотите куда-нибудь пойти, я вам охотно одолжу. А так напрасно моль поедает хорошую материю.

— Благодарю вас. Мне неудобно надевать чужой костюм. Я никогда еще этого не делал.

— А вы не стесняйтесь. Ведь никто не узнает, что это не ваш.

— Нет, благодарю. Никто не узнает, но я-то буду знать. И потом — куда идти? Я ни с кем здесь не знаком.

После этого хозяйка не пыталась больше предлагать ему одежду сына. Волдис потихоньку откладывал деньги, и близился день, когда он собирался поразить окружающих неожиданным великолепием.

Во дворе он изредка встречался с соседями. Все это были простые люди. Мужчины работали, женщины ходили на рынок и сплетничали. О тех, кто не хотел сплетничать, сплетничали другие. В нижнем этаже жили две сестры — швеи, старые девы. Каждое утро, уходя на работу, Волдис видел их за швейными машинками или за кройкой белья. Они шили сорочки и комбинации, изредка поглядывали в окно на прохожих и опять склонялись над своей работой. Тихие, незаметные существа.

Несколько раз Волдис встречал бледную девушку, которую приметил в день своего прихода сюда. Она жила в соседнем доме. В руках у нее всегда была корзина, иногда пустая, иногда со свертками и кусками мраморного мыла. Возвращаясь с работы в грязной одежде, Волдис при виде ее заранее сходил с тротуара и шел по мостовой. Он иногда смотрел ей вслед, девушка тоже оглядывалась. Однажды она засмеялась и впорхнула в калитку, и Волдису стало казаться, что при встрече с ним она сдерживает смех. Девушки… Что о них говорили товарищи Волдиса? Что они сказали бы об этой бледной девушке? Без сомнения, то же, что и о других. Что-то похожее на сострадание к этой незнакомой девушке закралось и сердце Волдиса.

В один из вечеров он встретил ее с каким-то парнем. Они стояли у калитки и грызли подсолнухи. Девушка была без корзинки. Они, вероятно, стояли здесь довольно долго, судя по тому, что весь тротуар вокруг пестрел от подсолнечной шелухи. Парень был почти одного роста с девушкой, худощавый, коричневый от загара, с загнутым внутрь воротником рубашки.

Когда Волдис подошел к калитке, худощавый парень стал посреди тротуара, продолжая с вызывающим видом грызть подсолнухи. Волдис свернул на мостовую, но парень, будто нечаянно повернувшись в его сторону, сплюнул ему на шею подсолнечную шелуху. Девушка опустила глаза. Волдис взглянул на парня, внутри у него все закипело. Незнакомец презрительно усмехнулся.

«Взгрей его как следует, намни бока этому нахалу!» — подсказывало что-то Волдису. Но он сдержался, стиснул зубы и прошел мимо. Вслед ему раздался смех, ему казалось, что и девушка смеялась. Ну что ж, пусть их смеются, пусть считают его трусом. Какое ему дело до этих незнакомых людей! Только жаль, что теперь тот, с загнутым воротником, будет хвастаться, скажет: «Напугал, меня боятся, я молодец!»

***

Как-то однажды Волдис после получки обратился к Карлу:

— Ты не поможешь мне кое-что купить?

— Олрайт! Ты наконец решил покинуть свою берлогу? Пора, давно пора показаться на люди.

Они исходили всю Мариинскую улицу, перерыли все магазины готового платья, торговались, как скряги, ругали товар, приводя в бешенство лавочников. Торговцы били себя в грудь кулаками, раскрывали перед ними книги с торговыми тайнами, показывали, сколько им самим стоит тот или иной костюм, умоляли, ругались, уговаривали, восхищались статной фигурой Волдиса в новом костюме и уступали лат за латом. В конце концов Волдис купил темно-синий бостоновый костюм с двубортным пиджаком. Потом настала очередь обувных магазинов. Затем носки, подтяжки, сорочка, шляпа. Все это выглядело довольно элегантно, придавало самоуверенности и стоило денег, очень много денег.

— Почти банкрот! — констатировал Волдис, купив все, что нужно. Можно было, конечно, купить костюм поскромнее, ботинки погрубее, но тогда бы он не был молодым человеком, по внешнему виду которого нельзя судить о принадлежности к той или иной общественной прослойке.

— В воскресенье ты должен пойти в парк на гулянье, — сказал при расставанье Карл.

— Там видно будет, — уклончиво пробормотал Волдис.

— Никаких «видно будет». До сих пор ты отговаривался тем, что нет подходящего костюма. Интересно знать, чем ты теперь оправдаешь свою лень?