Бесовские времена

Кошмар старения разрушал его и сводил с ума.

Четыре последние года были самыми тягостными в его жизни — он не сумел сдержать страсти, раздиравшей его — к красавцу-пистойцу Грациано Грандони. Комини не любил вспоминать эту глупость. Он просто помешался тогда, иначе никогда не дерзнул бы попытаться овладеть юнцом… Комини явно недооценил его: чертов Грандони оказался сильней медведя, взъярился как дьявол, и брезгливо избивал его ногами до тех пор, пока не оставил на нём места без кровоподтёка, безнадежно надломив его здоровье. Подлец пригрозил ему доносом в инквизицию, тем более, что успел весьма сдружиться с проклятым безжалостным выродком, извергом и кровопийцей Портофино, и жалобой герцогу — но не сделал этого, избрав самую худшую из пыток: подвесив его на крючке своих прихотей, где Комини болтался уже четыре года, что ещё больше изнуряло его…

Сейчас Тиберио не хотел ложиться. Ему все равно не уснуть. Бессонница ли вызывала тоску, или уныние не давало уснуть? Комини раздражался по пустякам и тревожился из-за ничего, к бесконечной череде страхов цеплялись постельные беды: он слабел и жил только навязчивыми плотскими измышлениями. Два его бывших любовника Джузеппе и Эмилиано демонстративно избегали его. Паоло Кастарелла предпочитал совращать молоденьких щенков, но от него воротил нос. Но было кое-что и похуже. В голову стали приходить странные и пугающие мысли, а когда порой удавалось ненадолго забыться сном — его отравляли мерзейшие сновидения. Он не любил разговоры об аде, они бесили его, но теперь в его сны вошло жуткое существо с полыхающими пламенем глазами.

Явь была адом одиночества, сны стали просто адом…

Даноли поторопился уединиться. Хотелось побыть одному, все осмыслить. Итак, дьявол не пошутил, ему не померещилось, всё было наяву, и он обречен до кончины на жуткие и изматывающие видения. Он лег на кровать и уставился в потолок. Словом Господа сотворены небеса, через Слово благословляется творение. Но есть слова, подобные змеиному яду, которые умерщвляют — это проклятие. Проклятие — пожелание неисчислимых бедствий в земной жизни и безусловной гибели в вечной. Он — проклят.

Но проклят сатаной. В мире Духа — все строго двойственно, и проклятие сатаны — есть благословение Божье. Это косвенно подтверждено той сущностью, в которой Даноли боялся признать архангела Михаила. Может ли это быть? Кто он в ничтожестве своем, чтобы из-за него препирались сатана и архангел? Никто. Но видения — страшные, отчетливые и внятные, чеканно явственные, были несомненны.

Альдобрандо судорожно вздохнул.

Однако, истинными были не только видения, подтвержденные иноком Гвальтинери, истинным оказалось, по счастью, и обетование Микеле. Не только бесов увидел Даноли в Урбинском замке. Здесь были и праведники. Чистотой сиял лик стоявшего рядом с епископом каноника Дженнаро Альбани, свет незамутненной чистоты шел от лица Аурелиано Портофино, лицо шута, перекошенное кривляниями, тем не менее, несло печать понимания истины. Трое чистых людей на три дюжины аристократов и сотню челяди? Впрочем, «не стоят города без семи праведников…», сказал Микеле, а палаццо Дукале — не город, пожалуй, и на трех удержится. Впрочем, были и две женщины, показавшиеся ему чистыми…

Альдобрандо вздохнул. Новое видение на балюстраде не только отравило ему душу пониманием окружающего распада, но и уверило в промыслительности свершающегося. Бесы словно ждали его здесь, а это значит, его привело именно туда, куда должно было привести. Все было провиденциально. Но что это означало?

Даноли со стоном потер виски, ломимые болью. Как ни странно, из приема и трапезы у герцога он вынес несколько странных, обрывочных впечатлений, порой пугающих, порой смешащих. Прояснилось недоумение вчерашнего вечера. Даноли понял, за что Джезуальдо Белончини подослал убийц Грациано ди Грандони. Джезуально завидовал красавцу-шуту и безумно ревновал его к супруге, Чума же просто не замечал его. Ревность и месть постельничего были нелепы в своей злости и злы в своей нелепости: Даноли видел, что шуту претило внимание супруги Белончини. При этом высокомерная брезгливость и гадливое пренебрежение шута неприязнью Белончини казались оправданными, но все же жестокими. Даноли было жаль постельничего, в глазах которого он прочел не только ненависть к Песте, но и потаенную боль.

Чума вообще мало кого замечал, понял Даноли. Сильный и умный, он возвышался головой над ничтожной высокопоставленной чернью двора, и собой мог быть только с равным ему умом и волей Портофино. Альдобрандо понимал Грациано, соглашался с его суждениями, но не мог не заметить и странности взгляда шута на мир. Ненависть к шлюхам, гневное отвращение к ним были непоказными. Грандони ненавидел женщин: его измывательства над Черубиной Верджелези не были спровоцированы статс-дамой, Франческа Бартолини тоже не затрагивала шута, но это не мешало Песте злословить их — нагло и безжалостно.

Ощутил Альдобрандо и горе дона Франческо Марии — потаенное, скрытое, но глубокое. Герцог был несчастен. Несчастен был и грозный подеста, под тяжелым взглядом которого многие холодели и опускали глаза. Но счастливых при дворе не было вовсе. Даже хохочущий красавец Альмереджи, явный шпион подеста, и откровенный мерзавец Пьетро Альбани, преуспевающие и удачливые, почему-то тоже не казались счастливыми. Фортуна придворных переменчива, и оба знали это.

Альдобрандо поднялся. Он вспомнил, что женщины окидывали его на приеме странными, словно остановившимися взглядами и торопились опустить глаза. Он подошел к зеркалу. Ах, вот оно что… Он подлинно походил на привидение — с ввалившимися глазами, обострившимися чертами, бледным лицом. Он сильно постарел, и, хоть не походил еще на старика, ощущал в себе непонятную утомленность, как ему показалось — почти старческую. Но сам он себя не интересовал, и не только ныне, но и вообще никогда. Ныне же у него вообще не было ничего, кроме Бога.

Но нет. Ему прибавилось — у него были бесы. Омерзительные твори не искушали его помыслами — блудными или суетными, но играли с ним, как с ребенком, загадывали неразрешимые загадки и смеялись…

Но что за гнилая кровь? О ком это? Что это значит?

У шута Чумы были на эту ночь планы самые праведные — он собирался отчитать молитвы и уснуть, но едва попал в свой коридор, сразу понял, что его намерения будут отсрочены: в темноте ниши он заметил женскую тень в розовой симаре и тяжело вздохнул. Надо было остаться у Портофино… Но было поздно.

Донна Бьянка Белончини торопливыми шагами прошла навстречу Грандони и замерла в восхищении. В тусклом свете факела черты этого мужчины были прекрасны, волосы цвета воронова крыла отливали мириадами искр, томные глаза пронзали ей сердце, шелковистая бледная кожа и нежные губы пьянили — Бьянка теряла голову. Больше всего её хотелось только одного — оказаться в его объятьях.

Грациано Грандони окинул встречную утомленным взглядом. Такие встречи последний год повторялись с удручающим постоянством и досаждали, но сама их частота со временем притупила досаду. Экстатический взгляд Бьянки был неприятен, явная влюбленность — смешна и тяжела Песте. Синьора не нравилась и отягощала, а вспоминая ревность её супруга, Чума и вовсе мрачнел. За что ему это наказание?

— Мессир Грандони… — Бьянке казалось, что в самом этом имени, в его звуках, таится неизъяснимое очарование, — Грациано…

— Это моё имя, донна, — устало согласился шут, — приятных сновидений, вы ведь к супругу? Кланяйтесь ему.

— Грациано, — синьора, казалось, ничего не слышала, — вы так красивы…

— С годами это пройдет, мадонна, — Песте, чуть оттеснив синьору Белончини, ловко протиснулся в дверь своей спальни, и быстро захлопнул ее перед носом навязчивой особы. Сам прислонился спиной к двери и завел глаза под потолок.

Когда же это кончится, Господи?

…Последующие несколько дней ничего не прояснили — ни для Тристано д'Альвеллы, занятого поисками негодяя-отравителя, ни для Портофино, перевернувшего город в поисках изготовителя ядов, ни для Песте, пытавшегося разгадать Альдобрандо Даноли. Тот обычно почти не выходил из комнаты, разве что в домовую церковь. Чума приглядывался к Даноли, приглашал к себе, часто беседовал и играл с ним в шахматы, щедро угощал Бароло — и никуда не продвинулся. Проступала кристальная ясность мышления и прозрачная чистота души, но подмеченная Чумой странность взгляда исчезла. Чума даже удосужился спросить Портофино, что думает тот о графе Даноли? Лелио пожал плечами и проронил, что такие глаза он часто видел в монастырские времена. Этот человек потерял всё, кроме Бога. Песте кивнул.