Беспечные ездоки, бешеные быки

После зверских убийств банды Мэнсона, писатель завёл огромную венгерскую пастушью овчарку, вечно слюнявую, со спутанной длинной шерстью и лапами в грязных космах. Назвал он своё чудище Хира Васак из Паннонии [64] . Выбор оказался идеальным — пёс злобно лаял на всех окружающих, транслируя вовне ту злость, что хозяин так умело скрывал. Порода комондор была редкой, в стране таких собак оказалась совсем немного. Посему Таун с удовольствием рассказывал всем о её достоинствах. Он был настолько предан собаке, что однажды даже прыгнул в соседскую выгребную яму, спасая его «невесту», куда та случайно угодила. Выбрался драматург понятно, в каком виде, что можно считать подвигом, зная пунктик чистюли Тауна. Вот комментарий Джерри Эрса: «Пёс был настолько велик, что не помещался на заднем сиденье машины. Боб сажал его рядом с собой впереди, а Джули отправлял назад». По мнению Эрса, данный факт много говорит об иерархии взаимоотношений в этой компании.

64

Паннония — римская провинция, образованная в 8 в. н.э. Название получила от населявших её иллирийских племён — паннонцев; занимала часть современной Венгрии, Австрии, республик бывшей Югославии.

Вернувшись, Битти продемонстрировал Тауну свой вариант сценария и заявил: «Я буду ставить этот фильм, нравится тебе моя версия или нет. Будешь участвовать?». Таун прочитал и согласился вернуться в команду. Разногласия урегулировали и друзья возобновили отношения. Несмотря на исключительную корректность, Тауну с трудом удавалось не рассказывать на каждом углу о дружбе с Битти, Николсоном, а позже и с шефом производства компании «Парамаунт» Робертом Эвансом. Он не мог удержаться от соблазна хоть мельком, но упомянуть их имена. Самолюбие надо холить и лелеять, а потопить его в пучине амбиций удавалось далеко не всегда. Здесь уместна сентенция Элиа Казана, которую как-то процитировал Битти: «Нельзя недооценивать нарциссизм писателя». Таун желал, чтобы к нему относились так же, как и к его приятелям — звёздам кино, а поэтому не упускал случая продемонстрировать, что он и сам не лыком шит. Он мог исчезнуть на неделю, а затем появиться и заговорчески прошептать: «Строго между нами — всё это время я просидел в Хьюстоне, перерабатывая в отеле сценарий Битти». Подоплёка очевидна — Битти без Тауна не обойтись. Замечает Эванс: «Боб заявляет, что его вклад в сценарий Уоррена гораздо весомее, чем об этом говорит сам Уоррен. Если делать ставки, я поставлю на Уоррена, у него мозги светлее».

Хотя обычно Таун в разговорах редко упоминал Битти, время от времени, говоря с актёром по телефону, он намеренно делал так, что окружающие слышали концовку его беседы, где он акцентировал внимание на том, что помыкать собой он не позволит даже такой звезде, как Уоррен Битти. Обычно это выглядело так, правда, в чуть более крепких выражениях: «Ну, ты и фрукт… да, такой-сякой… а это что за хреновина». Так могло продолжаться и полчаса. Сценарист Джереми Ларнер, которому Таун не преминул дать послушать разговор со звездой, вспоминает: «С Битти Таун млел и таял, получая истинное удовольствие. К Николсону он относился просто как к умнице, с которым приятно общаться, а с Битти мог проявить лукавство, подчёркивая тем самым, что этот человек заслуживает большего внимания. Должно быть, он Битти ставил выше, чем Джека, да и любил его больше. В Голливуде большинство ребят с большим интересом и восторгом относятся друг к другу, чем к женщинам, с которыми спят». Добавляет Эванс: «К Джеку Таун относился как к равному, а Битти воспринимал как мессию».

Частенько Таун замечал, как не легко общаться с Битти, однако сам всё больше и больше походил на него. Стоило Битти отрастить бороду, как борода появлялась и на лице Тауна. У них были похожи голоса, построение предложений и ударения. Как и Битти, Таун мог позвонить рано утром и, не представляясь, начать разговор еле слышным шёпотом. По телефону их различить было невозможно, почему Битти и мог разговаривать с Джули совсем как Таун.

«Таун стал своеобразной тенью Битти, правда, одно отличие у них было, — вспоминает Бак Генри. — От него всегда сбегали девчонки — якобы путали рестораны, куда тот их приглашал». В Голливуде Тауна называли «негром Уоррена». Он участвовал в каждой картине Битти, часто не получая гонорара. Говорят, что весной 1973 года Битти вынудил Тауна принять участие в работе над сценарием фильма «Параллакс» в самый разгар забастовки драматургов. А ведь это было серьёзное нарушение, узнай об этом кто-нибудь. Его могли включить в «чёрный список», обязать выплатить крупный штраф, не говоря уже о вынесении решения о временном запрете на профессиональную деятельность. Посмеиваясь над своим зависимым положением, Таун называл Битти Вездеходом, в том смысле, что с таким «пропуском», как Уоррен, он попадал в списки приглашённых на самые закрытые тусовки, а себя — Издольщиком. Конечно, это обижало. «Всегда чувствовал себя одним из попугаев Хефнера [65] — им тоже крылышки подрезали, чтобы летать могли, но не дальше территории усадьбы владельца «Плейбоя», — замечает Таун. По мнению сценариста, Битти у него в неоплатном долгу.

65

Хью Мартсон Хефнер (р. 1926 г.) — издатель журнала «Плейбой», создатель международной сети эксклюзивных «Плейбой-клубов».

* * *

Как только Битти вернулся в Лос-Анджелес, Олтмен показал ему результат работы над материалом. «Диалогов не было слышно, — вспоминает Битти. — На первых двух частях, где обычно всё должно быть без сучка, без задоринки, никакой чёткости и в помине не было». Битти был разочарован, а если по правде, был вне себя.

Почему звуковая дорожка оказалась в таком состоянии, так и осталось загадкой. Правда, погода на съёмках в Ванкувере была отвратительная — то дождь, то снег, а ветер выл не переставая. Так что подчищать звукорежиссёру пришлось изрядно. Следует заметить, что Олтмен не любил не только пересъёмку, он терпеть не мог и студийного озвучания. Режиссёр посчитал звук вполне приличным, таким, каким он его себе и представлял; а недовольство Битти воспринял не иначе, как ворчание кинозвезды. Вот мнение Томпсона: «Исполнители главных ролей считали, что каждое их слово — жемчужина; музыка была им не нужна, не говоря уже о диалогах других персонажей». Олтмен только плечами пожимал в ответ на возражения Битти: «Уоррен был в бешенстве, он до сих пор в бешенстве, пусть пребывает в бешенстве и дальше».

Однако не только Битти ничего не слышал. Как-то в выходной во время съёмок к Олтмену зашёл монтажёр Лу Ломбардо. Вот замечание Литто: «Вокруг Боба крутилось много ребят, которые всегда с готовностью говорили «да». А Лу ничего не боялся и называл всё своими именами: если не нравилось, без стеснения говорил — «дерьмо». Важно отметить, что Ломбардо, как и Олтмен, занимался монтажом у самого Сэма Пекинпы. Так вот однажды к нему обратился розовощёкий мальчик-репортёр из журнала развлечений и попросил сравнить двух режиссёров. Лу откинулся назад, чтобы придать побольше глубокомысленности обдумываемой им фразе, и сказал: «Сэм Пекинпа — мужской орган, а Роберт Олтмен — женский!». Итак, Ломбардо пришёл к Олтмену. Тот показал ему последний материал и попросил оценить. Увиденное Лу понравилось, а вот услышанное он назвал «дерьмом». Режиссёр взорвался. «Он влетел в свой номер, хлопнул дверью и больше не вышел, — вспоминает Ломбардо. — Я уговаривал его, что звук ни к чёрту, да он и сейчас ни к чёрту, — он не стал ничего менять. Думаю, он завершил то, что начал ещё в «М.Э.Ш.», но там было хоть слышно, пусть и с многочисленными накладками, а в «Мак-Кейбе» он сделал звук невероятно «грязным». Исправить уже ничего нельзя, как, например, из картинки «не в фокусе» сделать — «в фокусе».

Битти пожаловался руководству студии, но добился не многого. Производительность нового «режима» была невысока и «шишки» стремились выпустить картину как можно скорее. К тому же они считали, что не справятся с авторитетом Автора. Рассказывает Эшли: «Думаете, мы могли заставить его переделать материал? Ведь он считал себя художником». А вот мнение Битти: «Анархия в студийной системе достигла таких масштабов, а режиссёры приобрели столь высокий авторитет, что снимай они в абсолютной темноте, руководство студий, того и гляди, восприняло это как новый подход, который можно выдать за удачный маркетинговый ход». Чтобы удовлетворить притязания звезды, попробовали кое-что озвучить в студии, но эффект был минимальный, что только сильнее разозлило режиссёра: «Каждый раз, смотря картину, я слышу всё». В общем, недовольны остались все.

Просмотр для прессы состоялся 22 июня 1971 года одновременно: в Нью-Йорке, в кинотеатре «Критерий», и в Лос-Анджелесе, в кинотеатре «Академия». Вспоминает Олтмен: «Перед выходом картины в прокат, в Нью-Йорке устроили грандиозный предварительный показ для критики в одном из самых больших кинотеатров Бродвея. Со звуком что-то не заладилось. Мои люди плёнку не проверяли и я попросил их это сделать. Но звук был настолько плох, что ничего понять было невозможно. Я закричал:

— Выключите, что-то со звуком.

— Нет, у нас всё в порядке, просто вы так снимали, — было мне ответом.

Но я же так не делал. Я убрался из кинотеатра, пошёл в какую-то забегаловку и съел бифштекс. Настроение было такое, что хоть сейчас на самолёт и — на Аляску».

Кэйл вполне справедливо разразилась дифирамбами, объявив произведение «прекрасной картиной, о которой можно было только мечтать». Она продолжила своё восхваление и в программе «Шоу Дика Каветта». Однако кинокритики ежедневных изданий подобного энтузиазма не выражали. Даже все усилия Битти оживить ситуацию, как это было с «Бонни и Клайдом», оказались тщетны. «Мак-Кейб» получился совсем другим, более сложным для восприятия фильмом. При всей скандальности, «Бонни и Клайд» вышел вполне традиционным звёздным полотном, пусть местами и с элементами новаторства — история любви, даже с некоторыми вывертами, всё равно осталась историей любви. «Мак-Кейб» же, как и «Бонни», насквозь пронизанный ненавистью к авторитарности и недоверием к «системе», пошёл дальше, отрицая традиционные романтические представления, подчёркивая неизбежность финального разочарования и несчастья, демонстрируя это состояние холодными и долгими крупными планами. Как и Хоппер, Олтмен шёл по дороге деконструктивизма, а этот жанр кассовым не назовёшь. «До сих пор картина не принесла и миллиона. Больше я с «Уорнер бразерз» не работал» [66] , — резюмирует режиссёр.

66

На 1997 г. картина «Мак-Кейб и миссис Миллер» в прокате собрала 4,1 млн. долларов. — Прим. автора.

Олтмен считал, что Битти его подставил: «Задница он. После выхода фильма в выражениях не стеснялся и всех собак повесил на меня. Уоррен — исключительно самовлюблённый тип. Многие считают, что это его лучшая картина, но раз кассового успеха не принесла, значит ему и не понравилась. Так что он о своём успехе и не заикнётся».

Что касается Битти, то он видел причину провала в плохом звуке: «Именно звук поставил крест на огромном потенциальном коммерческом успехе фильма, потому что публика просто ничего не поняла. Если бы не жёсткие условия по сроку выхода в прокат, Олтмен бы его подправил. Не думаю, что он сознательно хотел нагадить». И опять Битти поплатился за то, что не был продюсером картины: «Будь я продюсером, я бы Олтмена пристрелил».

Несмотря на все шероховатости альянса Битти-Олтмен, оба при всей непохожести, повлияли друг на друга. Через несколько лет после «Мак-Кейба» Олтмен снял своих «Бонни и Клайда» — «Воры как мы». В случае с Битти, «Мак-Кейб» в значительной мере сказался на «Шампуне», сделав его самой цельной лентой из всех предыдущих, с хорошей проработкой эпизодов.

Слабенький прокат «Мак-Кейба», вышедшего сразу после «Брустера Мак-Клауда», подпортил «золотую» репутацию Олтмена, которую он заработал картиной «М.Э.Ш.», что, конечно, не помогло ему при запуске нового фильма. «Образы» — фантастическое путешествие в поисках непостижимого женского сознания, также потерпели неудачу. Однако Литто удалось договориться о постановки трёх лент на студии «Юнайтед артистс». Два фильма — «Долгое прощание» и «Воры как мы» были сняты. А вот третий, неприкаянная сирота, «Нэшвилл», станет пусть и не самым успешным коммерчески, но лучшим в художественном плане, в нём режиссёр сможет по-настоящему реализовать свой талант.