Бесплатное питание на вокзалах

Я заказал чашку кофе и блин с желудями и грибами, обернутыми целлофаном. Но больше всего в тот момент мне хотелось не кофе и не блин, больше всего мне хотелось сходить в туалет.

Я отошел от стойки. Это убогое кафе не имело столов со стульями. К счастью, народа было не так много, как обычно, так что я без лишней толкотни прошел в туалет. Можно было сделать все посредством стоков в полу, но я предпочел уединение.

Три из четырех туалетных стен оказались оборудованы дверями. Рядом с четвертой стоял унитаз. Одну дверь я закрыл за собой, с помощью нее я и оказался внутри. Но вот две другие. Они могли открыться в любой момент. Какое здесь может быть уединение.

Хуже всего было то, что я не знал, куда ведут эти двери. Вроде бы, в зале Бутербродной имелась только одна дверь в туалет, которой я и воспользовался.

Я задумался.

Нет, я не мог думать в том состоянии.

Вы не поверите, я расплакался. Не знаю даже, из-за чего. Меня ждали горячий кофе и блин, а я плакал, стоя над унитазом. Даже не сидя.

Мне казалось, дома человек может заниматься чем угодно, пусть хоть скатерть жует, но в общественном месте, в публичном туалете. Какое право они имеют оставлять три двери вместо одной.

Нельзя лишать человека уединения. Всего остального — пожалуйста. Но уединение оставьте. Пусть это будет дом, больничная палата, тюремная камера или туалетная кабинка — не важно. Пусть у человека будет хоть какое-то место, где он мог бы остаться наедине с собой.

Я так и не смог справить свои потребности. Спустил для приличия воду, вымыл руки и вышел в зал.

На стойке меня ждали кофе и блин. Но отсюда я не видел, с чем был этот блин. С чем я просил или нет?

[37]

Продолжу.

Хоть это угрюмое повествование всем уже осточертело. У всех оно в печенках. В селезенке. В левом легком. Рыбной костью застряло поперек горла.

Пусть.

Что с того, если профаны отплевываются? Не такая уж роскошь писать этот роман. Я бы сказал наоборот. Но не буду. Скажу только, что мне все равно, как вы воспринимаете текст. Все равно он скоро закончится. Можно прощаться.

— Прощаться? А как же мы, ваши читатели? — заголосили дерьмоглоты.

Не знаю, что и сказать… вам… дерьмоглотам.

Наверно, никак. Никак вам не быть.

Так слишком грубо, все-таки это мои читатели, а не дерьмо в прорубе.

Возможно, придумаю для них что-нибудь позже.

А может быть и нет.

[37]

Я так и не подошел к своей стойке. Так и не узнал, с какой начинкой принесли блин. Часто их путали. Случайно или намеренно — мне безразлично.

Я жалел только о кофе. Чего я хотел, так это чашечку крепкого кофе.

Но в этом заведении не было чашек. Кофе приносили в пластиковых стаканчиках. Ужасная подробность, но без нее не обойтись.

Да!

Кофе стояло на стойке в пластиковом стаканчике.

Когда я вспомнил, что здесь всегда так, что посуда только пластиковая, потому что когда-то разбили всю обычную, меня передергивает.

Об этом ли я мечтал? Есть с газеты, пить из пластика? Я, писатель, готов терпеть, мучиться и все равно молчать, унижаться, переносить лишения, вжав голову в плечи.

Как черепаха. Но у черепахи нет плеч, а у меня есть.

Как же это достало! Вечно одно и тоже. Отчаяние, сменяемое апатией.

Пусть хоть сейчас будет не так. И, действительно, все меняется.

Меня разрывает на части, я взбешен, в ярости. Сколько можно? Есть с газеты, пить из пластика?

Я человек, а не крыса. Я француз.

Нет, я не француз. Я пишу о французах, но сам я не француз. Не поляк, не испанец, не англичанин, не итальянец. Я не пойми кто.

Я автор.

[37]

Повторимся. Я так и не вернулся к своей стойке, а зашел обратно в туалет, благо, едва успел выглянуть из кабинки.

Мгновение и я снова стоял в помещении с унитазом и тремя дверями в трех стенах.

Эти двери, одну я закрыл, но две оставались вне моего контроля. Я хотел узнать, куда они ведут.

Возможно, они были закрыты. Возможно, были декоративными, нарисованными на стенах, но не существующими в виде функциональных объектов.

Прежде всего, я хотел разобраться.

Я подошел к одной двери, правой от меня, левой от унитаза, и потянул за ручку. Дверь не двигалась ни в одну сторону. Действительно, это были лишь нарисованные на стене контуры с вкрученной ручкой.

Оригинально, ничего не скажешь.

Я подошел ко второй двери. Вернее, ко второй стене — левой от меня, правой от унитаза. Хотелось узнать, контуры ли на ней или правда дверь.

Я потянул за ручку сначала на себя, а потом от себя. Когда я тянул на себя, дверь или контуры двери никак себя не проявили, создалось впечатление, что это не дверь в привычном смысле, а только рисунок на стене с приделанной ручкой.

Но когда я стал толкать от себя, тоже ничего не произошло. Дверь или контуры двери так никуда и не сдвинулись.

Я готов был уже выйти из туалета к стойке с остывшими кофе и блином, но решил вдруг, нечасто такое случается, двинуть речку вправо, а затем, если ничего не произойдет, влево. Мне также пришло в голову двинуть ручку вверх, а затем, если все равно ничего не произойдет, вниз. Но этого не потребовалось.

Я двинул ручку двери или контуров двери сначала вправо. Ничего. А затем влево. В этот момент в дверь, с помощью которой я попал сюда, начали стучать.

— Долго еще вас ждать?

Я не ответил.

Главным образом потому, что дверь или контуры двери посредством ручки, которую я двигал влево, поддалась. Контуры оказались дверью, поэтому теперь я буду писать в единственном числе.

Каково, а!

С таким пристрастием изучить устройство туалетной кабинки и в результате найти лазейку. Конечно, я тут же юркнул в образовавшуюся брешь.

[37]

Я оказался в комнате.