Бесплодные земли (др. перевод)
Шрифт:
На этот раз Сюзанна подбросила в костер побольше дров. Не мигая, на юге сияла Древняя Матерь. Еще со школы Сюзанна знала: раз не мигает, значит, это планета, а не звезда. «Венера? – спросила она себя. – Или здешняя солнечная система – тоже другая, как и все в этом мире?»
Снова ее охватило чувство нереальности происходящего… что все это – сон. Просто сон.
– Давай дальше, – сказала она. – Что было потом, когда этот голос предупредил тебя насчет мальчика и Отстойника?
– Я запустил руку в дыру в стене, откуда сочился песок, как меня и учили делать,
– И куда она делась? – тихо спросила Сюзанна.
– В одну из ночей я отдал ее мальчику. – Отблески пламени раскрасили щеки стрелка оранжевыми жаркими пятнами пляшущими тенями. – Как оберег… своего рода талисман. Потом, когда я почувствовал, что она свою службу уже сослужила, я ее просто выбросил.
– Тогда это чья челюсть, Роланд? – спросил Эдди.
Роланд поднес кость к глазам, задумчиво и долго смотрел на нее потом уронил руку.
– Потом, после Джейка… после того, как его не стало… я настиг все-таки человека в черном.
– Уолтера, – уточнила Сюзанна.
– Да. У нас был разговор… долгий разговор. Где-то на середине его я уснул, а когда я проснулся, Уолтер был мертв. Мертв уже сотню лет, если не больше. От него ничего не осталось – лишь кости, и так было, наверное, справедливо, раз уж мы пришли в место костей.
– Да уж, действительно долго вы с ним говорили, – сухо заметил Эдди.
При этом Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд лишь кивнул.
– Долго, – бросил он, глядя в огонь.
– Ты отправился в путь на рассвете и в тот же день, вечером, вышел к Западному морю. А ночью на берег повылезли эти омары, так? – спросил Эдди.
Роланд снова кивнул.
– Да. Но прежде, чем я покинул то место, где мы с Уолером говорили… или грезили… или что мы там делали, я не знаю… я забрал себе это. – Он поднял челюсть повыше, и оранжевый отсвет снова сверкнул на ее зубах.
Челюсть Уолтера. От этой мысли Эдди весь похолодел. Кость из черепа человека в черном. Запомни это, Эдди, мой мальчик… в следующий раз, когда ты начнешь убеждать себя, что Роланд, скорей всего, самый обычный парень… Все это время он таскал с собой кость человека, точно этакий… людоедский трофей. Го-о-о-споди.
– Я даже помню, о чем я подумал, когда ее брал, – продолжал Роланд как ни в чем ни бывало. – Я хорошо это помню. Это, быть может, единственное за столько времени воспоминание, которое не раздвоилось. Я подумал: «что-то я просчитался, не стоило мне выкидывать эту кость, что сама пришла ко мне в руки, когда я нашел парнишку. Но ее мне заменит эта». А потом я услышал смех Уолтера – недобрый смех. И его голос тоже.
– И что он сказал? – подалась вперед Сюзанна.
– «Слишком поздно, стрелок. Слишком поздно… теперь удача изменит тебе – отныне и до конца вечности… таково твое ка».
– Ну хорошо, – высказался наконец Эдди. – В суть парадокса я въехал. Память твоя разделилась…
– Не разделилась, а раздвоилась.
– Ладно, пусть раздвоилась. Это почти что одно и то же.
Эдди поднял с земли прутик и начертил на песке рисунок.
Потом указал на линию слева:
– Вот твоя память до того момента, когда ты пришел на дорожную станцию… одна линия, видишь?
– Да.
Эдди указал на линию справа.
– А
это – после того, как ты выбрался из-под гор и пришел к тому месту костей, где тебя дожидался Уолтер. Линия тоже одна.– Да.
Эдди обвел середину рисунка неровным кружком.
– Вот что тебе нужно сделать, Роланд… убрать эту двойную линию. Окружи ее мысленно крепким высоким забором и просто забудь. Потому что оно ничего не значит и ничего не меняет. Его нет. Все прошло…
– Но оно не прошло. – Роланд поднял руку с челюстью. – Если все мои воспоминания о Джейке – ложные… а я знаю, что так и есть… тогда почему она у меня? Я взял ее, чтоб заменить ту, другую, которую выкинул… а ту, что я выкинул, я нашел в подвале, на дорожной станции… но я-то знаю, что не спускался в подвал! И не разговаривал с демоном! Я ушел со станции один. Взял только воду и больше ничего!
– Роланд, послушай меня, – Эдди вдруг посерьезнел. – Если кость, что сейчас у тебя в руках, ты взял на станции… тогда дело другое. Но разве не может быть так, что все это было галлюцинацией: дорожная станция, мальчик и говорящий демон, – и тогда ты забрал челюсть Уолтера, потому что…
– Это не было галлюцинацией. – Роланд поднял на них глаза, светлые, словно повылинявшие голубые глаза испытанного солдата, и вдруг сделал то, чего ни Сюзанна, ни Эдди никак от него не ожидали… Эдди мог бы поклясться, что Роланд и сам до последней секунды не думал, что он это сделает.
Бросил челюсть в огонь.
Первое мгновение она просто лежала посреди костра – выбеленная реликвия, оскаленная в призрачной полу-ухмылке. Потом неожиданно вспыхнула алым – ослепительный красный свет залил поляну. Эдди с Сюзанной вскрикнули одновременно, прикрывая руками глаза, чтоб защитить их от обжигающей формы в огне.
Челюсть стала меняться. Не плавиться в пламени, а меняться. Зубы, торчавшие вкривь и вкось, как покосившиеся надгробия, стали сближаться. Мягкий изгиб верхней дуги распрямился и резко укоротился, как будто ввалившись.
Руки Эдди безвольно упали ему на колени. Затаив дыхание, он открываясь смотрел на кость, которая не была уже костью. Зубы ее прекратились в три перевернутых «V». Та, что посередине, была чуть больше, чем две по краям. И вдруг Эдди увидел, во что тщится она превратиться, кость, точно так же, как он увидел рогатку, сокрытую в древесном наросте.
Это был ключ.
«Запомни, как оно выглядит, запомни форму, – пронеслась в голове лихорадочная мысль. Ты должен запомнить. Должен».
Он отчаянно вглядывался в костер. Три «V», средняя – больше и глубже, чем две по краям. Три зубца… тот, что ближе к внешнему краю, как завиток, неглубокая впадинка перевернутой набок «S»…
А потом форма в пламени изменилась снова. Кость, которая стала подобием ключа, как бы свернулась сама в себя, распустившись сияющими лепестками, темными и бархатистыми, словно безлунная летняя полночь. На мгновение Эдди увидел розу – торжествующую алую розу… такая могла расцвести на рассвете самого первого в мире дня… образчик бездонной, неувядающей красоты, над которой не властно время. Глаза его жадно смотрели на это чудо, а сердце раскрылось ему навстречу. Как будто вся жизнь на свете и вся любовь восстали внезапно из мертвой кости – в этом пламени, что воссияло победно в своей перворожденной дерзости, утверждая: отчаяние – это мираж, смерть – это просто сон.