Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Все с изумлением посмотрели, как неуверенная улыбка бродит по бледному лицу неподвижного призрака, ставшего уже привычной деталью борделя, вроде пустых бутылок и плевков на полу.

Ремедиос подняла руку, прося слова:

– Хорошо. Допустим, мы принимаем этот план, чтобы покончить со спорами. Почти у всех женщин есть дети, за которыми нужен пригляд, поэтому женщины останутся здесь и будут защищать город. Большинство детей – от Дионисио, так что он тоже остается. Фульгенсия Астиз – главная среди женщин Дионисио, и она остается ими руководить. Я пойду с мужчинами, потому что, если останусь, буду спорить с Фульгенсией, а так удержу мужчин от глупостей, пока добираемся до места. Испанские солдаты тоже останутся; они так долго были мертвыми, что многие сильно поглупели, их ни на что надолго не хватает. Граф остается ими командовать, это его право. Когда горожане услышат стрельбу и увидят в генеральский бинокль, что мы атакуем англичан в спину, они выйдут из города и тоже нападут.

– Никто не выдержит войны на два фронта, – сказал генерал. – Вспомните Наполеона и Гитлера.

– Боливар бы выдержал, – возразил учитель Луис.

– А что, разве у англичан есть Боливар? – риторически вопросил генерал, взмахом руки отметая возражения.

– План великолепный, все это хорошо, – сказал Педро, глотнув водки, – но где, черт побери, был Аурелио все это время?

63. стратегический маневр и приятный сюрприз

– Если хотите атаковать с юга, – сказал Аурелио, – нужно идти через джунгли, где вас изжалят и искусают; поклажа будет мешать, вы изойдете потом и проклянете все на свете. Потом надо будет подняться на склон, откуда мы тогда видели наводнение. А оттуда двигаться тем же путем, как мы шли сюда, когда переселялись.

– Через парамо? – вздрогнув от одной только мысли, спросил Мисаэль, и Аурелио кивнул.

– Хоть бы напрочь не отморозило! – воскликнул Мисаэль, прикрывая руками нижний департамент.

– Можно этого избежать, – ответил Аурелио. – Если подходить с севера, нужно только спуститься на плато, пройти туда, где заканчивается спуск из соседней долины, и подняться по склону. Он там отлогий. Ближе к вершине возьмете южнее, к другой долине, где большая и быстрая река. Там будет еще один долгий подъем, уже потруднее. В конце перевалите через гребень горы – и вы на месте. – Он ткнул пальцем в правую оконечность долины. – Я проведу вас.

Никто не заметил, как Аурелио объявился в городе. Дионисио обнаружил индейца на площади, где тот самозабвенно тыкал пестиком в выпачканную известью бутыль с кокой. Упреки – мол, его не оказалось на месте, когда такие дела творятся, – удивили Аурелио.

– Я собирал каучук, – сказал он. – И вернулся, потому что хочу быть здесь, когда Петиция Арагон родит Парланчину. У меня там Кармен одна в джунглях осталась, а мне пора сажать кукурузу.

И вот мужчины и Ремедиос собрали все, что может понадобиться в коротком, но триумфальном походе. Большой подъемник учителя Луиса работал всю ночь, опуская пятьдесят мулов, разнообразное оружие с боеприпасами и самих бойцов. Наверху остались только женщины, испанские конкистадоры и Дионисио Виво. Они перегнулись через край обрыва и провожали взглядами экспедицию, что прокладывала путь сквозь буйную растительность плато.

– Слава тебе, Господи, ушли мужики! Наконец-то поживем в покое, – проговорила Консуэло, утирая слезы грусти при мысли, что столько мужчин уходит на войну. Донна Констанца энергично махала крохотной фигурке, полагая, что это Гонзаго, а Глория в той же манере прощалась с букашкой внизу, считая, что видит Томаса. Фульгенсия Астиз передернула мощными плечами и отправилась на стену в надежде поймать на мушку и пристрелить какого-нибудь гада. Как у всех уроженцев Сантандера, в душе у нее клокотала болезненная воинственность; улегшись на стене и подправив прицел, она вздохнула в неподдельном блаженстве. Двоих детей, рожденных от Дионисио, она усадила рядом, чтобы те с раннего возраста познавали истинное значение и опьянение смерти. Испанские солдаты уселись на площади; граф горячо обратился к ним от имени короля Испании, а рассеянные мысли конкистадоров уносились к давнишним военным походам и терялись во временах основания Ипасуэно.

Бойцы на плато уже грустили по приятному климату Кочадебахо де лос Гатос и радовались, что не надо забираться в джунгли. Котомки у всех были набиты авокадо, манго и папайей. Парное мясо двух зарезанных бычков разделили на всех, завернули в пальмовые листья и выдали каждому пайком на время похода. Те, кто верил, что звериная кровь дает силы, пили ее, еще дымящуюся, из тыквенных фляжек. Педро вымазал кровью голову и воткнул в волосы белые перья; подсыхавшая на солнце кровь укрепляла в охотнике веру, что он, в сущности, воин.

Бойцы шли через банановые рощи и сады гуайявы в зеленой листве, мимо оросительных каналов, где шныряла рыба и кишели комариные личинки, огибали прудки с высокими насыпными берегами и рисовые поля со шлюзовыми заслонками. Словно впервые они повсюду видели триумф упорства и труда над разрушительными силами и хаосом природы, и в них крепла решимость защитить это даже ценой собственной жизни.

К вечеру они прошли половину нескончаемой долины; воздух стал прохладнее, растительность скуднее. Лагерь разбили на возвышенности, памятуя, что ставить палатки в низинах – значит напрашиваться, чтобы все промокло под дождем. Вокруг были скалы с красными пятнами железа, наверху виднелись заброшенные рудники золотолюбивых инков и испанских завоевателей. Ниже тянулись вдаль пальмы, а выше – валялись обломки камней и росли неизвестные науке шипастые растения с сочными листьями, толстыми стеблями и розовыми цветками; почти на каждом расположились драчливые колибри, защищавшие свои маленькие владения. Бойцы провели ночь под аккомпанемент водопадов, натруженные тела не замечали неудобства каменистых постелей:

Восход солнца застал их уже на подъеме в долину со стремительной рекой. В воздухе висела прозрачная дымка водяной пыли; копыта мулов оскальзывались на мокрых камнях, блестевших совершенной чернотой базальта в налете плесени и желтого лишайника, в пленке зеленых водорослей. Отряд шел по древней тропе, куда не ступала ничья нога со времен Манко-Капака; люди смотрели вниз на вспененный громыхающий поток, ужасаясь тому, что понимают, отчего один ошалевший, загипнотизированный стремниной мул вдруг ринулся в пропасть. Бойцы, выплескивая собственный страх, хлестали мулов и погоняли их криками «Пошел! Пошел!», тонувшими в грохоте воды; они кричали уже с облегчением, когда настало время повернуть и подниматься к гребню холма, откуда можно атаковать непрошеных гостей, что захватили долину и нарушили выстраданный покой.

С огромной высоты виделся Кочадебахо де лос Гатос. Его древние камни и покатые крыши домов выглядели игрушечными, а за ними виднелись костры крестоносцев; ветерок раздувал прозрачные перышки дыма, казавшиеся воплощением покоя и невинности.

– Не выдержал я там, – сказал Дионисио. – Да во мне и нужды никакой нет, у Фульгенсии порядок, как у немецкого фельдфебеля.

– Ты сюда сам добрался? – поразился Мисаэль, не в силах поверить, что кто-то может совершить такой переход в одиночку.

– Я немного срезал, – ответил Дионисио. – Взобрался на утес, что на севере от города, и пошел вдоль хребта. Я еще удивлялся, что вы меня не замечаете, я-то вас прекрасно видел.

– Но утес же неприступен! – воскликнул Мисаэль и перекрестился. – На него только дьявол заберется!

Дионисио добродушно ткнул его под ребра.

– Там есть такая расщелина, приятель, по которой легко можно влезть. Однако, видишь, я себе все руки изрезал. – Он показал иссеченные порезами ладони.