Беспредел (сборник)

Вадим Громов

Катька

Звук поезда Жека услышал издалека, а чуть погодя над темнотой тянущегося вдоль одноколейки бора проступила неяркая кайма света. Электричка или товарный – особой разницы нет. Если все сделать по уму, то с лихвой хватит и одного вагона.

– Ползет, – выдохнул Жека. – Шанхай, слышь?

Бывший борец сощурил и без того узкие глаза. Коротко поиграл широченными плечами под старой кожанкой, словно готовясь к броску. Переживаний на мясистом и невзрачном лице подельника Жека увидел не больше, чем на бампере или лобовом стекле черной «восьмерки» Шанхая, доставившей их сюда. С другой стороны, если из двух десятков жмуров, настойчиво вешаемых пересудами братвы на Шанхая, правдой была хотя бы четверть, то какой смысл переживать? Плюс один грех, минус один грех – с таким грузом на той стороне встречать будут точно не те, кого малюют на иконах…

Рядом мотнул крупной лысой головой, невнятно замычал Чупыч, крыса полудохлая… Надо же, залили в него больше бутылки, а оклемался. Шкурой чувствует, что финиш уже в жопу дышит. Хочет жить урод, хочет… С другой стороны, а кто бы не хотел?

Свет огней электрички стал ярче, мычание – различимее.

– Е… не-е надо… пацаны-ы-ы, бля-я-я…

«Не надо было дурь у Саныча брать, а потом по углам шхериться. Знал же, что Саныч за такое конкретно спросит».

Правая ладонь скользнула в карман куртки, за ножом. Белая скомканная тряпка уже ждала в левой, наготове. На душе было тоскливо, гадко… и что-то еще, незнакомое, выворачивающее наизнанку со сноровкой преуспевшего в своем ремесле живодера. А деваться некуда – надо принести что сказали… Разорвись, заштопайся, снова разорвись, но принеси.

– Шанхай, тачка вроде какая-то едет?!

Возглас заглушил щелчок выкидухи. Шанхай настороженно повернул голову в сторону грунтовки, на которой осталась «восьмерка», выпустив Жеку и Чупыча из вида.

– Пацаны-ы-ы, бля-я-я…

Жека резко задрал Чупычу темно-синюю футболку, коротко и наискось чиркнул лезвием по животу. Порез тут же набух кровью. Жека приложил к нему платок – не остановить, намочить ткань как можно сильнее…

– Точняк, мотор шумит, – напористо бросил Жека, не давая Шанхаю посмотреть в сторону Чупыча. – Сюда катит, нахуй…

– Да гонишь… Ровно все, кажись.

– Блядь, слышу же…

Когда Шанхай повернулся, футболка уже скрыла порез, а сложенный нож и платок лежали в кармане.

– В уши долбишься, Жара? – Кривая ухмылка открыла крупные зубы. – Ровно там все, так-то.

Жека развел руками.

– Братуха, реально мотор хуячил. И музон. Нервяк, глюкануло…

– В уши тебе бзднуло, так-то… Ладно, на раз-два тащим. На раз – кидаем. Хуйню упорешь – следом за ним полетишь.

Укрывшие их кусты и одноколейку разделяло метров семь. Состав вытягивался из-за поворота, свет вагонных окон скользил по деревьям – электричка. Шанхай проворно раскатал черную шапочку с макушки на лицо, превратив ее в маску с прорезями для глаз. Сгреб Чупыча за запястья. Жека тоже скрыл лицо под маской, намертво стиснул пальцы на худых щиколотках приговоренного.

– Раз-два!

Они выскочили из кустов, побежали к составу. Под ногами хрустнул щебень пологой насыпи, и Шанхай замер в трех шагах от электрички. Жека остановился одновременно с ним.

Чупыч колыхался жилистым телом, матерился и умолял – люто, внятно. Из оттопыренного кармана спортивных штанов выпал чупа-чупс, еще два… В мельтешащем свете вагонных окон Жека разглядел лицо Чупыча. Совершенно серое и до неузнаваемости искаженное лицо человека, который полностью осознал, что с ним сделают через несколько секунд.

Жека неистово пытался отрешиться от всего этого, а в голове крутилось паскудной, безнадежно заевшей пластинкой: «Саныч бы все равно тебя грохнул, а я не мог проехать мимо такой темы, не мог. Катьку кормить надо, блядь».

Шанхай мотнул головой, качнул Чупыча от электрички. Жека машинально повторил его движение; они качнули еще раз, и опять…

– Раз!

Жека отпустил щиколотки приговоренного. Шанхай разжал пальцы раньше, забрасывая Чупыча под вагон наискось, головой вперед.

Взгляд притянуло за ним, словно так напоследок пожелал Чупыч, и Жека не мог отвернуться.

Приговоренный упал на рельс животом, метрах в трех от колеса. Рывком приподнялся на локтях, но больше не успел ничего.

Стальной круг коснулся бока Чупыча. Жеке показалось, что его оттолкнет в сторону и он сумеет извернуться, заползти под вагон, переждать или выскочить с другой стороны.

Миг спустя нижний край колеса вмялся в тело Чупыча, как скалка в тесто, и тут же выскочил с другой стороны. Шум электрички заглушил хруст перебитых позвонков, но тот как будто перепрыгнул от рельса в голову Жеки – четкий, омерзительный, толкнувший из желудка к горлу едкий сгусток тошноты.

Нижняя часть Чупыча упала на насыпь, длинные ноги дернулись раз, другой. Ближайшие шпалы и щебень начали темнеть, мокнуть. Подвагонная темнота скрыла торс Чупыча, но Жека не мог прогнать наваждение, что тот еще пытается ползти, выжить… А потом – найти их с подельником, чтобы спросить за все.

В смятое чужой смертью сознание проскользнул крик Шанхая:

– Жара, валим нахуй!

Жека кинулся за ним, не замечая хлещущих по лицу веток. К душе клещом присосалось понимание того, что убежать от памяти последних минут будет неизмеримо сложнее. Если вообще получится…

Хотя в жизни есть вещи и похуже.

Голая Катька ждала его за дверью.

– Принессс…

Она не спрашивала – озвучила то, что знала с полной уверенностью. Шагнула назад, впуская его в квартиру, и нетерпеливо по-кошачьи цапнула воздух растопыренными пальцами. Огромные, в половину радужки зрачки мелко тряслись, напоминая бесконечный тоннель в алом тумане склеры.

– Давай, ну!

Жека обреченно сгорбился. Шаткая надежда, что его встретит нормальная, не взятая под власть твари десятилетка, разлетелась вдребезги.

Он отвел взгляд – никак не мог привыкнуть к Катькиной наготе, которую обожала тварь. Протянул ей платок. Сестра уткнулась в него носом, вдохнула протяжно, с наслаждением. От ее хихиканья, совсем не детского, с ублюдочными нотками, Жека тоскливо выматерился одними губами.

Катька вдохнула еще раз, блаженно прикрыла глаза.

– Боя-я-ялся Чупыч… Бздел, стремался, очко жим-жим-жим-жим-жим. Сса-а-ался… Вкусно сса-а-ался, дурилка, а потом – чик-чик колесиком.

Она открыла глаза. Ловко оторвала от платка около трети, затолкала лоскут в рот и принялась жевать, постанывая, больше смакуя не кровь – пропитавший ее страх. Жека снова выматерился, побрел на кухню.

– Жалко, ухо не привез, – долетело в спину. – Или язык. Язык в страхе – это такой ням-ням…

Рука сама сгребла полупустую бутылку «Распутина», горлышко неприятно цокнуло о зубы. Жека начал пить – взахлеб, пытаясь без остатка растворить в водке услышанное сейчас и сделанное часом ранее. В памяти крутился чупа-чупс, а вместо леденцового кругляша у него была голова мертвого Чупыча…

Допил и не глядя отбросил бутылку в раковину. Грузно присел на табуретку, стараясь не глядеть в сторону прихожей.