Бессилие власти. Путинская Россия

Наше молодое поколение, ныне повзрослевшее, получило свое воспитание под влиянием лживых и крикливых пропагандистских кампаний 90-х гг., отрицающих абсолютно все, чем жило общество на протяжении десятилетий, и без зазрения совести выдумывающих сказки о всеобщем подавлении властью всего и вся, вплоть до августа 1991 г. Или даже позже – до появления «великих спасителей-реформаторов!» Но люди постарше, которые подчас сами становились жертвами сталинских репрессий, склонны более объективно анализировать партийно-советскую систему, отделять зерна от плевел.

Напомню читателю, что я сам, во младенчестве, вместе со своим народом, был репрессирован, и мое детство прошло на самом севере Казахстана, куда в трескучий февральский мороз 1944 г. мы были депортированы. И о несправедливости сталинизма я узнал не по книгам и репортажам, и не в зрелые годы, а с детства, эту «категорию» впитал вместе с молоком матери.

Однако и мне, как и многим объективным аналитикам и сталинизма, и последующего развития политической системы СССР и современной России, – и это является историческим фактом, – хорошо известно, что со времен хрущевских реформ (нанесших мощный удар по тоталитарной системе) карательная функция государства резко сокращалась. Спецслужбы были поставлены под контроль тогдашнего общества. Пусть этот контроль и не был идеальным, но тем не менее, по сравнению с нынешним, он (контроль) был эффективнее. О массовых репрессиях спецслужб не могло быть и речи на протяжении последних более трех десятилетий до распада СССР. Не говорю об отдельных случаях, в том числе подавлении диссидентов, к которым, кстати, большинство общества относилось сочувственно-настороженно.

Но спецслужбы руководствовались интересами государства, они защищали это государство (которое стояло НАД народом). Однако, ни в службах КГБ, ни в системе МВД не было пыточных камер, издевательств, неподсудных расстрелов. Офицеров КГБ и МВД не подкупали, не нанимали для убийств, они не образовывали «крыши» для преступников – обычное явление наших дней; офицерская среда КГБ вообще не была загрязнена коррупцией. Обстановка изменилась лишь в 1988–1991 гг. В прокуратуре работали исключительно выпускники юридических факультетов государственных университетов, эта была элита правоохранительных органов (и они не носили погоны), здесь также были редки случаи мздоимства. Прокуратура являлась особой гражданской правоохранительной системой, стоящей НАД другими, специальными правоохранительными ведомствами (МВД, КГБ), и ее контрольной деятельности они основательно побаивались. И это – даже в тех достаточно специфических условиях.

Разумеется, я меньше всего пытаюсь каким-то образом приукрасить неприглядные стороны спецслужб, мне это зачем? Тем более что ее работники прямо способствовали совершению государственного переворота ельцинистами осенью 1993 года, а сам я был брошен в камеру ФСБ (Лефортово). В вину КГБ, в целом как государственной службе, можно поставить лишь один провал (который как раз и объясняется в значительной степени тем, что он находился под жестким контролем общества, и прежде всего через руководство партийной системы), имевший, однако, роковое значение: он не сумел защитить от развала СССР, хотя это и была главная задача КГБ. Возможно, не высказываемое публично понимание этой неизгладимой вины и способствовало быстрой деградации повально всех звеньев этой некогда всесильной организации. Отсюда – участие КГБ в попытке переворота в ГКЧП.

На новую политическую волну 90-х гг. в целом воздействовали вдруг появившиеся невесть откуда и ставшие популярными прежде всего в узкой элитарной среде синтетические идеи всесилия власти, суждения о народе как «совке», которым можно произвольно манипулировать, давая несбыточные обещания и с легкостью неимоверной отказываясь от них на второй же день после получения нужных «голосов» и т.д., – в общем, полнейший цинизм (я об этом упоминал выше).

Конечно же, Путин не мог не впитать в себя именно эти идеи цинизма, гораздо в большей степени, чем те, которые были привиты ему в период его работы в КГБ. Поэтому он и стал заложником гибельно-иррациональных конструкций в политике и экономике, уверовав во всемогущество «технологий завоевания власти и ее удержания», независимо от изменений в социально-экономическом положении народа и его ожиданий от правителя.

Возникновение капитализма и его трансформации

Эффект «горючей смеси», подрывающей с самого начала демократические преобразовательные процессы, играла политика радикальных сил в крайне искаженной форме перенести некие «западные системы ценностей» в Россию. Но это невозможно было сделать в силу того, что каждая страна имеет свой самобытный оттенок, каждый национальный капитализм – свои особенности, которые, кстати, сохраняются даже в результате самой тесной интеграции в Западной Европе. При этом замалчивалось самое важное, что присутствует в западных системах: во-первых, действие законов спроса и предложения (они и приводят в движение конкурентные механизмы, без которых невозможна никакая капиталистическая экономическая система); во-вторых, жесткий судебно-правоохранительный контроль над операциями в финансово-экономической сфере. Более того, «развязав руки» бюрократии в намерениях бесконтрольной деятельности (под видом реформаторства), были устранены все контрольные механизмы в финансово-экономической сфере России.

Известно, исторически капитализм возник и эволюционировал в свои современные формы через деятельность мелких ремесленников, купцов, рыночных менял, ссуживающих деньги в рост. И постепенно эти агенты рынка расширяли свою деятельность по мере того, как они лучше, качественнее, объемнее удовлетворяли растущий спрос населения. В этом, по сути, единственный источник развития капитализма. Этот естественно-эволюционный капитализм совершенно не был связан ни с политикой, ни с идеологией правящих классов, и более того, долгие столетия являлся опорой низов, когда они восставали против гнета всесильных феодалов.

Монархии опирались на класс буржуазии, платившей ей в ответ верностью и деньгами, создавая мощные единые государства на обломках феодальных владений, абсолютные монархии расширяли поле деятельности для торговых и финансовых кругов. «Настрой умов, – пишет Раймон Барр, – изменился под влиянием целого ряда духовных и религиозных течений. Ренессанс повернул человеческий ум к материальным, земным интересам... Стало развиваться сильное индивидуалистическое течение. Оно еще более окрепло под влиянием кальвинизма, который прославлял труд как инструмент божественного промысла... Макс Вебер и Тони (Tanwney) раскрыли движущую силу протестантской этики, которая узаконивала приобретение предопределенного человеку богатства... Зомбар (Zombart) подчеркивал роль, сыгранную евреями в формировании «капиталистического мышления»: как и пуритане, они не делали различия между мирским и духовным, считали достойным занятием приобретение богатства, они умели копить и накапливать значительные капиталы». (См.: Раймон Барр. Политическая экономия, т. 1, с. 71.)

Эта схема верно отражает становление капитализма как экономической системы и ее внутренние импульсы саморазвития. Отметим лишь, что идея об особой роли «протестантской этики» (иногда «протестантско-иудейской») в развитии капитализма неожиданно (и странно) зазвучала с особыми интонациями в современной России. Хотя в научном плане трудно в принципе согласиться с самостоятельной ролью этого фактора даже в период первоначального накопления. Все основные религии мира – христианство, в том числе католицизм (в меньшей мере – православие), и ислам, и иудейство – все они признают частную собственность, призывают к труду и все, приобретенное праведным трудом, считают благом. Мусульманство в этой части более регламентировано, считая невозможным осуществление спекулятивных денежных операций. Однако мусульманское (кораническое) право всегда исходило из того, что торговля – это благородное занятие. Поэтому выделять религиозные течения (протестантство, иудейство) как якобы внесшие «особый и неоценимый вклад в развитие капитализма» – это неверно ни фактически, ни теоретически. К тому же имеется и другая точка зрения, высказанная более авторитетными представителями своей эпохи на роль еврейства в развитии капитализма [Карл Каутский, История христианства, а также Шарль Луи Монтескье, Персидские письма (Письмо Узбека Иббену в Смирну)]. Эти известные классики хорошо показали особое умение «еврейского племени» зарабатывать деньги в самых, казалось бы, невозможных условиях.

Однако суть вопроса видимо, в том, что, как любая гонимая группа людей, евреи, а затем протестанты вынуждены были бежать из своих стран, в том числе в Америку, где они первоначально образовывали довольно замкнутые общества на основе единства религиозной общины. И, как всякая группа людей, испытавшая на себе несправедливость власти, они стремились скинуть ненавистную власть английского монарха и основать свое справедливое государство. Отсюда то существенное влияние пилигримов на американскую конституцию и деловую этику. Но вернемся к вопросам анализа предмета.

Совершенно иная природа нового рождения капитализма в России: второе правительство (Гайдара – Бурбулиса – Чубайса), сплошь состоявшее из революционеров-неотроцкистов, наоборот, рассматривало «новых капиталистов» как «идеологов» и «политиков». Поэтому деятельность новых хозяев предприятий и банков вообще не была ориентирована на «каких-то там людей», на их потребности, создание эффективной экономики, действующей на конкурентных началах. Отсюда – глубокий внутренний кризис в стране, истоки которого все «ищут», находя его в «проклятой советской системе, которая терзала народ на протяжении 70 лет».