Бессмертие надо заслужить!

Она квартировала в трехэтажном белом здании возрастом лет под сто пятьдесят (с величественной широкой лестницей и квадратными колоннами). Помимо театральной студии здесь имелась ещё куча секций для раскрытия творческого потенциала – от развития ментальных способностей до танцев и верчения горшков на гончарном круге. Первые несколько месяцев мы, новички Мельпомены, три раза в неделю занимались в классе этюдами, работали над пластикой и выразительностью речи, а после – перебрались в большой зал со сценой для постановки спектакля с сильно раздутым количеством персонажей, чтобы в театральном действии мог принять участие каждый студиец, и (как следствие) премьеру посетило максимальное количество людей (родственников и друзей актёров).

Нине в том спектакле досталась второстепенная роль, а мне и вовсе эпизодическая. В одной из сцен мы с ней изображали танцующую пару, делая круг по сцене. За эти полминуты я произносил несколько возмущённых фраз, а она, соглашаясь, так понимающе кивала мне, будто мы уже лет пять прожили душа в душу, и ближе меня у неё никого нет. Вне сцены она была неразговорчива, почти замкнута, отчего возникало отчётливое «в ней что-то есть» и внезапное желание защищать. На сцене к описанию её лица очень подходил эпитет «открытое» (что бы это ни значило). В обычной жизни лицо «закрывалось» – обходилось минимумом эмоций и мимики. Единым и для лицедейства, и для жизни оставался голос – неожиданный для её внешности грудной голос изливал, как мне тогда казалось, сексуальность и обещал неимоверную сладость близости.

В том же спектакле Нина теряла сознание, а Иван, изображающий Прохожего № 2, уносил её со сцены на руках. Мне, наблюдавшему во время репетиций эту сцену из зрительного зала, оставалось только мучиться догадками, чем этот подонок занимается с моей девочкой за кулисами. После каждой репетиции я получал рекомендации СМК избегать встреч с Выготским, так как они резко повышают во мне агрессивность, и позже выяснилось, что Иван получал точно такие же рекомендации относительно встреч со мной.

Во всей ситуации присутствовал пикантный момент: Нина была из жёлтых. Увлекаться ею мальчикам из правильных зелёных семей было не то, чтобы преступно или скандально, но всё же предосудительно. Разумеется, ни о какой притягательности запретного плода здесь речи не шло. Помню, наоборот, поначалу я осуждал себя за эту жёлтую симпатию и даже предпринимал попытки её в себе подавить. Тут сильно сказывалось воспитание. С детства мне было привито чувство гордости за принадлежность к зелёному статусу. «На нас держится весь мир, – неоднократно повторял мне отец. – Мы там, где без человека не обойтись. Зелёные – золотая середина между тёплыми и холодными». И хотя по мере взросления нетрудно было догадаться, что голубые (генераторы идей и владельцы средств производства), синие (операторы Системы, контролёры медицины долголетия и особо крупные собственники) и фиолетовые (контролёры Системы и медицины бессмертных) о себе такого же мнения, по сути, отец был прав. Мы – рабочие лошадки жизнеобеспечения человечества. Мы воплощаем идеи в материальные и ментальные продукты и услуги, которыми пользуется все – от оранжевых до фиолетовых (опять же за исключением красных, вынужденных, подобно животным, заниматься самообеспечением самым примитивным образом).

Однако лояльность зелёному статусу отступала перед размышлениями, которые в ту пору казались мне философскими. «Что поделать, – думал я, стараясь примирить себя с уже разгоревшимся чувством, – если мы живём в жёлто-оранжевом мире эмоций, где зелёным отведена роль небольших островков, а голубые, синие и фиолетовые (люди холодного рассудка) на карте человечества и вовсе составляют почти невидимые точки? Разве можно оставаться в нём бесстрастным и влюбляться только в представительниц своего статуса? В конце концов, если бы между статусами не было живого взаимопроникновения, они бы закуклились и выродились, а мир лишился бы справедливости…»

Социальные преграды, таким образом, виделись преодолимыми, и перед сном я, с придирчивостью потенциального приобретателя, исследовал те недалёкие времена, когда, благодаря моей помощи, любимая тоже станет зелёной, и тогда мы с ней сможем создать единое ментальное пространство и не только его. Мы отправимся, предположим, в южную Италию, куда-нибудь в Чинкве-Терре, я заботливо положу в чемодан самый сильный крем от загара, чтобы слишком яркое солнце не обожгло нежнейшую кожу подруги, мы будем ужинать на террасе с видом на море и закат неописуемой красоты – есть омаров, пить лёгкое белое вино, а потом…

Пока же жёлтый статус Нины создавал определённые неудобства коммуникативного характера: будь она зелёной, мы могли бы обменяться кодовыми словами и перейти на мысленное общение. Как известно, оранжевые и жёлтые пользуются Системой в одностороннем порядке (поэтому их иногда и называют «немыми»). Перейти на ментальный уровень коммуникации им банально не по карману – их пособия не предусматривают такой опции, что, в общем, справедливо, так как польза для экономики от них почти нулевая (жёлтые, конечно, иногда подрабатывают, но их вклад минимален). Говорят, среди оранжевых бытует мнение, что всё так устроено для пресловутого «Разделяй и властвуй». Якобы недоступность ментального общения не позволяет оранжевым и жёлтым объединиться для более эффективного отстаивания своих прав – вплоть до восстания. Но это, разумеется, чушь: Система справится с любым восстанием за несколько секунд, и оранжевые это прекрасно знают, но всё равно некоторые из них продолжают грезить ультиматумами и восстаниями. И всё из-за того, что знаний и способности трезво мыслить у них – кот наплакал, зато претензиями и недовольством они могли бы снабжать всю галактику.

Конец ознакомительного фрагмента.