Бессмертник

— Джозеф, мы прекрасно живем, — сказала Анна, но попытка утешить разъярила его еще больше.

— Прекрасно?! — Он хлопнул рукой по столу. — Мне двадцать восемь лет! Не успеешь оглянуться — тридцать! А я ничего не достиг! Я ноль, понимаешь, ноль! И живу в трущобе.

— Это не трущоба! Здесь живут приличные, уважаемые люди.

— Очень уважаемые! Продавцы, шоферы автобусов, почтальоны, несчастные заезженные клячи, которые перебиваются с хлеба на воду. Вроде меня. — Он встал и заметался по кухне из угла в угол. — А что будем делать, когда я постарею и не смогу работать по десять-двенадцать часов в сутки? Что тогда? Цены-то растут прямо на глазах! И мы с каждым годом будем жить все хуже и хуже.

Про цены он говорил чистую правду. С каждым послевоенным днем жизнь становилась дороже. А Джозеф не зарабатывал ни центом больше. Это тоже была чистая правда.

— Анна, мне страшно. Я смотрю в будущее, и мне страшно — впервые в жизни.

На висках у него тонкие венки. Одна набухла и подрагивает, подпрыгивает при каждом его слове. Анна не замечала ее прежде. А руки у него забрызганы краской. В пятнышках, как у старика. Он выглядит много старше своих двадцати восьми лет, подумала Анна. И ей тоже стало вдруг страшно.

Однажды Джозеф влетел домой возбужденный и сразу, с места в карьер, выложил новость:

— Знаешь, что сказал сегодня водопроводчик Малоун? Здесь, неподалеку, можно купить дом, совсем за бесценок! Владелец прогорел, потерял на какой-то афере кучу денег, и, ко всему прочему, его дети больны астмой. Один чуть не умер зимой. Они поэтому срочно переезжают и хотят продать дом побыстрее. — Джозеф ходил взад-вперед по комнате. — Малоун и еще один парень предлагают мне войти с ними в долю. Нужно внести две тысячи. Где мне взять две тысячи?!

Еда на тарелке осталась нетронутой. Машинально взятая газета тут же выпала из рук.

— Твой журнал пришел, лежит на столе, — сказала Анна.

Он всегда прочитывал «Сатердей ивнинг» до последней строчки. Этот субботний журнал да еще вечерняя газета и составляли все его чтение. На утреннюю газету у него не хватало времени.

Он полистал журнал без всякого интереса и тут же отложил, всецело поглощенный одной заботой: где раздобыть две тысячи долларов. Ничего-то у него не получится, с жалостью подумала Анна и села штопать сыну штаны. Тишина висела гнетущая. Анна понимала, что надо бы разрядить обстановку, но не знала как.

Наконец Джозеф произнес:

— Анна, я кое-что придумал.

— Что же?

— Когда ты жила у Вернеров, они ведь были добры к тебе, правда? Может, если ты попросишь, они дадут нам в долг?

— Что ты, конечно, нет!

— Почему? Я верну с процентами. Они же богатые люди! Может, они даже обрадуются, что есть возможность сделать доброе дело! Я слыхал, у богачей так бывает.

Анна ослабела от ужаса. О чем он ее просит?

— Ну позвони! Попытка не пытка!

— Джозеф, пожалуйста, не надо! Я готова сделать для тебя что угодно, только не это.

— Но я не прошу тебя ни о чем дурном! Ты что, слишком гордая? Не можешь взять денег в долг?

— Джозеф, не кричи, разбудишь Мори.

Спать легли молча. Она видела, что муж очень рассержен. Сердился он редко, и Анне было страшно.

— Джозеф, не заставляй меня, — прошептала она и тихонько погладила его плечо.

Он отодвинулся, отвернулся и притворился, что засыпает.

Утром он снова завел вчерашний разговор:

— Сколько я, черт возьми, мог бы сделать, достань я эти деньги! Мы с Малоуном отремонтируем дом собственными руками, повысим плату за аренду, а потом продадим! Это же начало! То самое начало, которого я ждал столько лет! И все уплывет из рук! Другого случая может не быть!

Он меня доконает, подумала Анна.

— Я бы сам пошел, но я их толком не знаю. А тебе они поверят.

На третий день она сдалась.

— Хватит, замолчи, Бога ради! Завтра я позвоню миссис Вернер.

Субботним утром она поднималась по ступеням знакомого дома на Семьдесят шестой улице. День выдался не по-мартовски теплым, но все же не настолько, чтобы потеть. А она чувствовала на спине, меж лопаток, капельки пота. Эта женщина… Она скажет: «Вы чудесно выглядите, Анна. У вас родился мальчик? Как славно!» Потом выпишет чек — неужели выпишет? — и протянет мне с милой, полной достоинства улыбкой.

Она позвонила. И представила, как по дому раскатился перезвон колокольчика. Минуту спустя дверь открыл Пол Вернер. В пальто, с каким-то свертком в руке.

— Анна, — сказал он. — Анна!..

— Ваша мама назначила мне встречу.

— Но мама уехала в Лонг-Бранч, на неделю. Там сейчас вся семья.

— Она велела мне прийти сегодня в десять.

— Сегодня? Давай посмотрим у нее на столе. Может, она оставила записку? — И, видя, что Анна не двигается с места, он позвал: — Пойдем же наверх, Анна.

Комната миссис Вернер ничуть не изменилась. Канапе, обтянутое тканью с цветочным рисунком, на нем корзиночка с вышиванием. На письменном столе новая фотография: портрет ребенка, явно сделанный профессионалом. Чей ребенок? Его?

Он посмотрел бумаги.

— Ничего нет. А, погоди, вот ее календарь… Анна, вы договорились на следующую субботу! Ты пришла на неделю раньше.

Бог мой, какой же я выгляжу дурой! А деньги Джозефу нужны к среде.

— Анна, бедняжка, как нескладно получилось. Все уехали на неделю к кузине Бланш. Там большое семейное торжество. И миссис Монахан поехала, и Дейзи. Дейзи — новая горничная, она пришла после тебя.

Оказывается, она забыла его голос. Низкий, густой, словно виолончель.

— Анна, может быть, я могу помочь? О чем ты хотела поговорить с мамой?

— Я хотела просить ее одолжить нам денег.

— Вот как? У вас неприятности? Садись же, расскажи, что случилось.

— Но я вас задерживаю. Вы же в пальто, вы собирались уходить.

— Значит, я сниму пальто. Я заскочил домой на минутку, за этим свертком. На дневной поезд я вполне успею.

Она рассказала историю Джозефа, рассказала о его мечте. Рассказ получился коротким. В доме было очень тихо. Это дом-крепость, надежная и неприступная, отгороженная от любых невзгод. И неприступность ее незаметна, смягчена коврами, шелками, подушками…