Бесстыжая

— Значит, это меня ты считаешь властной? — возмущенно спросила я.

— Разумеется, моя милая Хани, ты — властная женщина! Именно это в тебе и привлекает, именно потому я и восхищаюсь тобой. А с каким блеском ты справилась с ситуацией в Камаре! Ты попала в руки какого-то маленького восточного деспота, но и его сумела обвести вокруг пальца, не так ли? Ты вовсе не была к нему привязана, а просто подыгрывала ему и дурачила его, пока не появилась возможность сбежать. А все потому, что ты достаточно сильна, чтобы сделать что угодно.

Я не понимала, к чему он клонит, но одно мне было ясно: вся его болтовня о том, что маленькая женщина должна знать свое место, была сплошным очковтирательством. Настоящий Леонард Хокберн думал совсем по-другому. И как только я поняла это, я поняла и как с ним следует обращаться.

— Что правда, то правда, я не позволю ни одному мужчине помыкать мной, — задумчиво сказала я.

Он кивнул:

— Горе тому, кто попытается это сделать. Ты заставишь его пожалеть об этом. — Кажется, ему доставляла удовольствие мысль о страданиях неизвестной жертвы.

— Но это не объясняет, почему тебе вдруг захотелось умереть, — напомнила я.

— Потому что я разочаровал тебя, — жалобно сказал он. — Я это знаю, и не пытайся отрицать это. Видишь ли, при определенных условиях…

— Ты превращаешься в льва? — подсказала я.

— Просто я могу быть лучше, чем был сегодня. Я мог бы… — он судорожно глотнул воздух, — я мог бы сделать все, что ты прикажешь.

— Но я должна тебе приказать? — наудачу предположила я.

— Да, ведь ты такая властная.

Ага, значит, вот в чем дело. Теперь я знала, как мне следует вести себя.

— Прежде всего перестань хныкать и стонать, — строго сказала я. — Прекрати немедленно!

Черт возьми! Клянусь, его пенис от одного лишь моего сурового тона вырос на шесть дюймов.

— Как ты смеешь являться сюда и нести всякий вздор! — отчитывала я его. — Тебе должно быть стыдно!

— Мне стыдно, — смиренно признался он. — Я понимаю, что плохо вел себя. Я заслуживаю любого наказания. — Чем больше он унижался, тем больше становился его пенис, который уже приобрел весьма заманчивые размеры.

— Я намерена вышвырнуть тебя отсюда и приказать никогда не возвращаться, — сурово сказала я.

— Пожалуйста, не делай этого, — умоляющим тоном сказал он. — Обещаю, что стану хорошим. Скажи, что прощаешь меня.

— Это непросто сделать, потому что ты очень рассердил меня.

Это было последней каплей. Издав рычание, он повалил меня на диван. Я раздвинула ноги, желая поскорее заполучить этот огромный, пульсирующий, вышедший из повиновения инструмент и ощутить его внутри своего тела. Теперь все было именно так, как я себе представляла, — неукротимый напор и никаких нежностей. Он не отличался особой изобретательностью в сексе, но уж если принимался за дело, то делал его основательно. Его пенис — большой и тяжелый — давал мне блаженное чувство насыщения.

Когда все закончилось, мы оба были счастливы и совершенно выбились из сил. Леонард поднялся. Вид у него был явно смущенный. Он отводил взгляд, и я догадалась, что теперь, когда его потребность была удовлетворена, ему стало стыдно, что он открылся передо мной. Но мне он уже нравился больше, потому что я узнала о его человеческих слабостях, и мне было нетрудно проявить доброту и сказать:

— Ты настоящий гигант. Тебе это известно?

Бедный Леонард! Он так и вспыхнул от удовольствия.

Уже собираясь уходить, он сказал:

— Мне, возможно, потребуется зайти еще раз. Для твоего дела нужно подготовить кое-какие документы. — Его грудь на моих глазах гордо надулась, и он снова стал Леонардом Хокберном, высокопоставленным государственным мужем. — Однако тебе не о чем беспокоиться. Я лично все улажу с султаном.

— Как приятно сознавать, что ты на моей стороне, — с почтением сказала я.

Леонард пришел снова через несколько дней и принес мне на подпись какие-то документы. Он сказал, что считает это дело законченным, потому что Абдул, видимо, понял, что был не прав, и больше от него не поступало никаких заявлений. (Хотя, по мнению Клайва, Абдул прочитал о себе то, что написано в «Дейли кобблер», и скрылся где-нибудь в пустыне, чтобы тихо умереть от раскаяния.)

Во время нашего второго свидания я решила сыграть роль властной женщины и принарядилась в элегантный костюм с подплечниками. Волосы я стянула на затылке, чтобы придать себе строгий вид, и даже надела черные чулки. Я играла роль властной женщины, какой он меня почему-то считал, и хотела посмотреть, как на него подействует мое новое обличье. С первой же минуты я поняла, что нахожусь на правильном пути. У него горели глаза, хотя, пока мы занимались документами, он сохранял официальный тон. Он мог бы без труда прислать их с посыльным, поэтому я догадалась, зачем он пришел.

Мы немного выпили, и он поцеловал меня.

— Ты выглядишь по-другому, — сказал он.

— Если бы меня увидели сейчас те, кто знает меня по снимкам, то не узнали бы, — тихо сказала я.

— А мне очень нравится, когда ты такая. Ты напоминаешь мне мою мать. Она была школьной учительницей.

— Я думала, что твоя мать сидела дома и ублажала собственного мужа.

— Это я говорю для того, чтобы люди не заподозрили… — начал было он, но замолчал.

— Продолжай, — строго сказала я. — Я хочу, чтобы ты рассказал все с начала до конца. И перестань мямлить.

Он с готовностью кивнул:

— Ах, как ты похожа на нее! Она тоже терпеть не могла расхлябанность. Отец боялся ее. Мы все ее ужасно боялись.

Это была любопытная история. Его мать, директриса школы со смешанным обучением, была сторонницей строгой дисциплины и считала, что наказание розгой решает все проблемы. Леонард учился в той же школе, и для того чтобы он не получал никаких поблажек благодаря их родственным отношениям, его наказывали розгами чаще, чем остальных учеников. Не уверена, сознавал ли он это сам, но мне показалось, что ой обожал свою мать и специально подыгрывал ей, чтобы привлечь к себе ее внимание.

Теперь мне было понятно, почему он не мог оторвать взгляд от моих черных чулок. Пока он рассказывал, его рука подбиралась все ближе и ближе, пока я не шлепнула по ней ладонью.

— Не смей, — сказала я самым строгим голосом.

— Ну вот, я тебя обидел, — покорно сказал он.

— Я очень рассержусь, если ты будешь плохо вести себя, — пригрозила я.

Но он, конечно, продолжал плохо вести себя, и я, конечно, очень рассердилась. И чем сильнее я сердилась, тем хуже он вел себя: его рука добралась до того места, где чулки кончались, и обнаружила, что, кроме пояса с резинками, на мне ничего не было. А потом его уже нельзя было остановить, да и меня тоже, если уж говорить откровенно.